Близкие обступали сияющих счастливчиков, которым наконец-то было позволено вернуться к обычной жизни. У тех, кто только что выписался, отбирали сумки, авоськи, полиэтиленовые пакеты и прочие пожитки, сопровождавшие их в больничном быту. Баранов сделал шаг в сторону и опёрся сутулой спиной о стену дома, давая отдохнуть ватным, отвыкшим от нагрузки ногам.

Его никто не встречал. Растерянный Баранов малость постоял на низком, выложенном коричневой плиткой-кабанчиком крыльце. Каждой клеточкой свободного от больничных запахов и духоты тела он впитывал утреннюю свежесть, постепенно привыкая к солнечному изобилию, шелесту листвы лип и осин. Забытые ароматы пробирали до лёгкого головокружения. Утолив кислородный голод, чуть-чуть порозовев, Баранов оглядел весёлые лица, подхватил свой старый портфель и медленно, угловатой походкой двинулся к больничным воротам.

Вокруг центральной аллеи в строгом геометрическом порядке располагались старые двух-трёхэтажные корпуса. Их стены, испещрённые трещинами, несли следы времени, непогоды и отсутствия должного ремонта. Судя по архитектурному стилю, больничный ансамбль был возведён лет сто назад, а то и больше: многочисленные колонны, портики, купольное завершение основного здания намекали на принадлежность к эпохе классицизма.

Только что прошёл сильный, по-летнему тёплый дождь. Вокруг было свежо, сыро и безлюдно. Бисерные капли поблёскивали в ярко-зелёной траве, переливались всеми цветами радуги. Пара голубей вразвалочку разгуливала между мелкими лужами, лениво поклёвывая что-то с мокрого асфальта. Из-за высокой чугунной ограды, опоясывающей больницу, доносился обычный для большого города монотонный автомобильный гул.

Баранов давно не выходил на улицу, отвык от столичной пестроты и движения, и на какие-то мгновения связь с реальностью покинула его. Замерев, он наблюдал за вальяжно прогуливающимися птицами, разглядывал деревья и кучевые облака. В этот момент его едва не сбила с ног тучная обладательница пышной причёски, одетая в лёгкое цветастое платье.

– Витюша! – трубно и протяжно заголосила она, словно давала предупредительный сигнал встречному прохожему. Замечтавшийся Баранов от неожиданности вздрогнул и резко отшатнулся.

* * *

Галина Васильевна всегда и везде опаздывала. Вне зависимости от имеющегося в её распоряжении времени, ей никогда не удавалось прийти к назначенному сроку. Как бы рано ни звонил утром будильник, из дома она всё равно вылетала стремительно, потому что уже изрядно задерживалась на службу, и ни за что не смогла бы объяснить, куда делся запас отведённых на утренние сборы минут.

Если в юности такое поведение ещё допускалось, то во взрослой жизни, конечно, никуда не годилось. Галина Васильевна очень страдала от несоответствия внутренних часов устройству внешнего мира, виновато выслушивала упрёки на работе и дома, но избавиться от порочной привычки не могла.

А началось всё с рождения любимого сына.

Галина Васильевна, тогда ещё просто Галя, всю свою девическую жизнь прожила вдвоём с мамой. Как и положено послушным детям, примерно относилась к учёбе. Остроносенькая и шустрая, в одежде она из всех цветов радуги предпочитала оранжевый цвет и аккуратно стягивала чёрной резинкой в хвостик непоседливые волосы.

Однокомнатная квартира на Шмитовском валу, в которой Галя провела юные годы, располагалась в самом углу дома и была маловата даже для двоих. Но вынужденная теснота не сблизила Галю с мамой. Доверительные отношения между ними так и не сложились. Её ответственная и бескомпромиссная мать была большую часть времени занята работой на комбинате, да ещё как бессменный профорг цеха то и дело выполняла общественные поручения. Уходила она из дома очень рано, а возвращалась обычно поздно вечером, вымотанная и голодная.

Конечно, она заботилась о льготных путёвках в пионерские лагеря и на турбазы, о билетах на детские праздники и концерты. А вот на Галину жизнь времени уже не оставалось. В школьные годы воспитание единственного ребёнка ограничивалось проверкой дневника да обсуждением сказанного на родительском собрании. Позже мать изредка интересовалась, насколько успешно прошла очередная сессия и какую общественную работу ведёт Галя на курсе.

Ну а личную жизнь они между собой никогда не обсуждали. Мать рано развелась с отцом, довольно долго и болезненно переживала разрыв, замуж больше так и не вышла, с головой уйдя в проблемы коллег по работе. Видимо, сопричастность к чужой боли и несчастьям давала ей возможность легче переживать собственную неустроенность. Она не желала, а возможно, и не умела говорить с подросшей дочерью о любви, дружбе, взаимоотношениях. И в семье, и в обществе в те годы тема отношений полов была практически запретной.

Этой темы они коснулись всего один раз, и то вынужденно. Вскоре после окончания института Галина вдруг пополнела, округлилась лицом, начала носить свободного покроя клетчатое светло-коричневое платье. Она была беременна, и её состояние не могло укрыться даже от посторонних глаз. Молодые люди в доме ни разу не появлялись, никаких разговоров о свадьбе не велось, поэтому мать всё-таки решилась выяснить у дочери, что та собирается делать.

Для неё это оказалось довольно сложно. Однажды после возвращения с работы она долго в одиночестве сидела на кухне, слушала монотонное тиканье настенных ходиков и всё подливала и подливала себе давно остывший чай. Вынырнувшая из распахнутой дверцы часов кукушка прокуковала одиннадцать раз. Тогда, собрав силы, мать отодвинула наполненную чашку, поднялась и подошла к читающей журнал дочери.

– Галина, а может… – чётко, словно выступая на собрании, начала она.

– Поздно, – дочь оборвала её на полуслове, отложила в сторону недочитанную «Иностранку». Бледненькая, взволнованная, она занимала совсем мало места на диване, свернувшись калачиком под стареньким леопардовым пледом. Мать помолчала, пригладила растрёпанные волосы, помялась и всё-таки задала ещё один вопрос:

– Галь, ну а он?

– С ним тоже поздно, – наполненным слезами и обидой голосом отрезала расстроенная Галя и уткнулась в подушку. Больше к этой болезненной для обеих теме они не возвращались.

Не рассчитывая на помощь вечно занятой матери, Галина в одиночку воспитала своего единственного сына. Она души в нём не чаяла, назвала его тем именем, которое нравилось отцу ребёнка. Отец… Казалось, он был влюблён в неё без памяти… Расставание вышло глупым, с Галиной точки зрения, необъяснимым, причинило ей много боли. А он даже и не догадывался, что сбылась его мечта о сыне.

Юра рос очень беспокойным и капризным ребёнком, ночью спал плохо. Каждое кормление предварялось громким надрывным рёвом, а между кормлениями Гале приходилось в полудрёме, не открывая глаз, гладить малышу надутый, словно барабан, животик, поить укропной водой, качать его и баюкать. Лишь наутро мальчика настигал короткий крепкий сон, и она стремглав летела на молочную кухню, даже не успев привести себя в порядок.

Именно тогда в организме Галины Васильевны поселились хроническое недосыпание и заторможенность, которые ей раньше не были свойственны. И ещё после родов Галина начала толстеть. Казалось