Мэри, окликнувшая меня, противоположно мне, – сходит с лестницы. Она лукаво улыбается, поправляя яркую кофточку, отлично гармонирующую с ее темными волосами, заплетенными в дреды.

– Хей, – здороваюсь я с ней, и как старые друзья, мы обнимаемся.

От Мэри, как всегда пахнет фиалками – этим запахом наделен ее шампунь, которым она неизменно пользуется в течение нескольких лет.

– Как твои дела? – ее улыбка плавно перетекает в злобный оскал, который предназначен не мне. – Этот проклятый Бут решил засесть в Гвадалахаре, ты слышала?

Я хмурюсь, пропуская гостя, взбирающегося наверх.

– Как это?

Мэри кивает, поджимая губы от злости. Бут, забыв о своих обещаниях, забыв об общих мечтах, наверное, стер мой номер из памяти телефона. Не отвечает на звонки в Skype, на смс-сообщения в Snapchat. Я с ним больше полугода не связывалась. Да и незачем, все равно ему это не нужно, а мне лишь было важно знать, что с ним все в порядке, ну и сказать, что я, как бы, представила его отцом моей дочери…

– Да-а, – протягивает Мэри недовольно, перебрасывая свои длинные дреды на одну сторону, – представь себе. Он нашел там работу и собирается надолго остаться в Мексике. – Она опускает ресницы, выпятив нижнюю губу. – Так Бут признался Люку.

Значит, с Люком он продолжает общение. Отлично, игнорировать Бут решил меня, потому что я его разочаровала.

– Слушай, – Мэри заметно нервничает, прежде чем продолжить, – я хочу кое-что спросить… – Девушка придвигается ближе и понижает голос до громкого шепота. – Ты попросила развеять слухи о том, что это ребенок Бута, но ему об этом не говорить. Нам, твоим друзьям, ясно, что Даниэль – не его малышка. Конечно, никто ничего не скажет этому засранцу, но… – ее глаза загораются светом, когда она любопытствует: – Я больше года не говорила об этом, больше не могу терпеть. Чей это ребенок, Сэм?

Вот она, милая барменша Мэри, умеющая слушать сопливые истории алкоголиков, приложившихся к бутылке. Мэри, готова выслушать меня, пожалеть меня, и после ни единая душа не узнает о нашем с ней разговоре. Но даже ей я не могу рассказать. Не сейчас.

– Однажды я признаюсь, – проведя ладонью по ее предплечью, обещаю я. – Ты будешь первой, кто узнает это от меня.

Вознаградив меня легкой улыбкой, Мэри ворчит и притягивает меня в свои дружеские худощавые объятия. Наш общий знакомый из Джексонвилла зовет ее, и ей приходится уйти. Мы даем друг другу слово встретиться сегодня еще не раз, а это сделать не так легко среди всего этого огромного количества гостей.

У массивной белых дверей в комнату, где спят Вивьен и Даниэль, я встречаю того, кого не ожидала здесь увидеть. Да и Аарон не обмолвился о том, что этот парень уже вернулся во Флориду.

– Привет, – говорит Брис, осторожно подходя ко мне, держа руки в карманах.

Прическа у него та же – «шапочка» из очень светлых волос, может, только они стали немного реже. Темно-русые брови взлетают вверх, когда я не спешу приветствовать парня, все еще удивленная его неожиданным появлением.

– Ты… разве ты не должен быть сейчас в Париже?

Брис Макензи, сын мера, оставшегося на второй срок, смеется, и его зеленые глаза загораются лучистым светом. Он высовывает одну руку из кармана и опирается ею на стену.

В прошлом году он снова улетел к матери во Францию; несмотря на то, что Аарон его вроде как простил, Брис все равно чувствовал себя не в своей тарелке здесь, – мы общались немного, прежде чем он уехал. И тогда он сказал мне, что хочет остаться в Париже, потому что он устал ловить на себе ненавистные взгляды Галлахера младшего. Правда в том, что меня-то Рон простил. А Макензи нет… Мы пытались разлучить Рона и Агнес, и всю вину, я считаю, что очень несправедливо, Аарон свалил на Бриса и Шеннон. Хотя это был больше мой план, чем их. Ладно, все это в прошлом. Возможно, я, как сестра его любимой жены, достойна маленьких привилегий.

– Был в Париже, – поправляет меня Брис: за то время, что он отсутствовал в штатах, мы толком и не переписывались – французское общество полностью его поглотило. – Я больше не хочу уезжать, – с серьезным видом говорит он. – Вскоре выборы, и отец решил, что оставаться на третий срок – очень плохая идея, он убрал свою кандидатуру из списка.

– О, – я могу только вздохнуть, так как не знакома лично с мистером Макензи, хотя он часто проводил встречи с гражданами своего города, в том числе с его молодой частью, пока я гостевала у тети.

Брис невозмутимо продолжает, взмахнув рукой:

– Да, но папа хочет возглавить городской Совет…

Я прерываю его, сощурившись:

– Молодежный? – Мои мысли переносятся к доброму Люку Тирсету, который точно не заслуживает, чтобы его сдвинули с должности.

Макензи хрипло смеется.

– Нет, Сэм, – облизывает тот губы, – официальный. Я просто думаю, что ему понадобится моя помощь, моя поддержка. Он ведь совсем один здесь.

Неужели только сейчас Брис это понял? Хотя, по слухам, у него очень натянутые отношения с отцом.

Я киваю на каждое сказанное им предложение, держась за ручку двери, в которую мне не терпится войти.

– Отличное платье, кстати, – наконец Макензи меняет тему, он указывает пальцем на мой черный полупрозрачный наряд, оценивающе подмигивая. – Тебе очень идет.

– Спасибо, – благодарю его, сдержанно улыбаясь.

Пару минут глупых вопросов спустя, он подходит ближе, поздравляет меня с днем рождения, поцеловав в щеку, и спускается вниз. Брис никогда не целовал меня на прощание. Но я отмахиваюсь от назойливых мыслей и уже собираюсь пройти к своей малышке, как на телефон приходит сообщение. Чувствуется неоднократная вибрация через черный клатч. Я открываю его и достаю оттуда мобильный.

Этот номер я помню наизусть – тот, с которого звонил мне Джереми из Испании. Это его мадридский номер. Открываю сообщение дрожащими пальцами.

«С днем рождения», – значится в нем.

Много лет назад я призналась Джеру, что родилась вечером, в сорок минут десятого. Он не забыл. На часах ровно 9:40 pm.

Саманта

Два года спустя

Палм-Бей, Флорида

Сладенькие ручонки моей дочери кладут охапку полевых, собранных усердно ею, цветов на гранитную плиту. Она сбрасывает с надгробия пожухлые осенние листья, рассматривая надпись, хотя в свои три с половиной годика она еще не умеет читать. Просто водит пальчиками по имени, которое мне дорого, и которое всегда будет дорого.

Майкл Хейз.

Мое тело немного дрожит, и эта дрожь грозится превратиться в слезы, стекающие по скулам. Но я держусь, чтобы Даниэль не пришлось смотреть на плачущую мать. Боже, это было так давно… Прошло больше шести лет, а я до сих пор помню день его похорон, как будто это было вчера. Помню Аарона, который не мог встать с колен все то время, пока мы стойко стояли на ногах, слушая слова священника о прощении и прощании.