— Не хватает художественного таланта?

— Да, может быть, но он только что смастерил робота больше себя размером из картона, фольги и воздушного шарика.

— Это рыцарь, — рассеял заблуждение директора Пенн. — И я от него в восторге, но не думаю, что это говорит о художественных способностях. Может, парень просто не умеет рисовать.

— Может быть, — согласился директор, — но я готов спорить, что дело не в этом.

— А в чем тогда?

— Это ты мне скажи, Пенн. В любой момент, когда ты и Рози это поймете. В любой момент, когда это поймет Клод. Что бы ни понадобилось твоим мальчикам, ты знаешь, что просто должен дать мне знать. И, может быть, все на самом деле в порядке. Правда. Но… ну, есть кое-какие тревожные признаки. Полезно начать думать о таких вещах заранее.

Из всех ночных монстров это был самый страшный, с каким только встречался Пенн на Хеллоуин.

Домашнее задание отложили на выходные. Перекус — сочтен ненужным, учитывая количество поглощенных брауни в форме летучих мышей и тыквенных батончиков. Был ужин вполсилы. Была игра «гадость или сладость» — в полную силу. Было еще-более-растянутое-чем-обычно-из-за-количества-потребленного-сахара укладывание спать. Рози наконец вернулась с работы, обессиленная. Пенн стер с губ остатки арахисового масла и вручил ей папку.

— Что это?

— Рисунки Клода за последний год — примерно.

— Тебе отдали их в школе?

— Не все. Какие-то я нашел в его комнате. Какие-то просто валялись в разных местах по дому. Я раньше никогда не рассматривал больше одного за раз.

Она держала в руках папку, удерживала его взгляд, и никто из них ничего не говорил. Она искала в его глазах что-то определенное — или все очень плохо, или у нас большие неприятности, или все будет хорошо — и, не найдя ничего из вышеперечисленного, решила, что, может быть, все обойдется, и на этом остановилась.

— Можно мне сначала поужинать?

Он протянул завернутую в фольгу тыкву и пошел разогревать остатки. Она распотрошила раздражающе маленький пакетик с шоколадным драже и открыла папку.

И улыбнулась тому, что обнаружилось внутри. Десятки рисунков. Простым карандашом, стирающейся ручкой, пара штук — зеленым цветным карандашом. Люди без носов, но с большими глазами и широкими улыбками. Собаки с гигантскими зубастыми ухмылками. Темно-синие небеса, занимавшие не больше дюйма пространства в верхней части листа. Вошел Пенн с разогретой пастой, политой растопленным сливочным маслом и посыпанной нарезанными ломтиками сосисками. Лучше ничего не придумаешь.

Она улыбнулась Пенну.

— Я от них в восторге.

— От рисунков?

— Это такое облегчение! Когда ты вручил их мне, я уж подумала… Может, он и не великий художник, но у него есть другие таланты. И ему всего пять лет. Обожаю его причуды. Обожаю то, как он видит мир.

— А что скажешь насчет того, как он видит себя?

— Что ты имеешь в виду?

Пенн кивнул на стопку рисунков.

— Взгляни.

Она просмотрела их и на каждом нашла Клода. Он был одет в платья. Он был в бальном платье и на четырехдюймовых каблуках. Он был с длинными каштановыми, или с длинными светлыми, или с длинными фиолетовыми, или с длинными радужными волосами. Иногда у него был хвост, как у русалки. Иногда — серебряное ожерелье, как у мамы. Однако не это тревожило Пенна, который разложил их в таком порядке, чтобы Рози уловила последовательность. На каждом рисунке Клод, казалось, все сильнее съеживался. Да, у него была большая семья, поэтому было трудно уместить на странице всех, и он был самым маленьким, но Клод становился все меньше и меньше. Он был меньше, чем ухмыляющаяся собака. Меньше, чем цветы без стеблей. На одном рисунке у него были крылья, и он летел по небу, и был меньше облаков. На другом лежал в саду, а над ним горой нависала улитка. На некоторых рисунках Рози даже не могла его найти. Приходилось играть в игру «Где Волли?»[8], пока не обнаруживался крохотный, в полсантиметра ростом, Клод за трубой дома или в углу клетки с шимпанзе в зоопарке. Или все в его гигантской семье — включая Юпитера, бабочек, сам дом — щеголяли гигантскими улыбками, но хмурая гримаса Клода стекала вниз по краям его подбородка, точно запорожские усы. Или все остальные были изображены в ярких красках, а себя Клод рисовал серым, а один раз еще хуже — белым на белом. Или все были в одежде — шапках, шарфах, свитерах, костюмах, купальниках и плавках, вечерних нарядах, — а Клод не был одет ни во что: нет, не голый, просто фигурка из палочек, лишь силуэт, набросок. А потом, вскоре, Клода уже нигде не было. Рози искала его пятнадцать минут и так и не смогла найти.

— Итак, гендерная дисфория, — начал мистер Тонго. — Поздравляю вас обоих! Мазаль тов![9] Как это волнующе!

Он был в больнице тем «мастером на все руки», которому Рози звонила в конце смены, когда больше не к кому было отправить пациента. Разумеется, на самом деле он не был мастером на все руки, хотя не был и врачом. Технически мистер Тонго являлся своего рода социальным-работником-терапевтом-волшебником с множеством разных дипломов. Не то чтобы как по волшебству определял диагнозы или магически исцелял. Не то чтобы умел тянуть за тайные ниточки или пресекать бумажную волокиту. Просто у него был совершенно своеобразный взгляд на вещи.

А это было как раз то, что было нужно им. Рози не считала, что с Клодом что-то не так в физическом плане. Она не думала, что с Клодом что-то не так в эмоциональном или психологическом плане. Сын уже был встревожен тем, что воспитательница и одногруппники считали его странным. И третьей с конца вещью, которой хотела Рози, — это заставить его думать, что и родители так считают. Второй — заставить его стесняться того, что он хотел носить и кем быть. Но самое последнее, чего она хотела, — проигнорировать то, что ее малыш ускользал и исчезал.

В кабинете мистера Тонго они втроем уселись на гигантские разноцветные мячи, словно пришли в кабинет физиотерапии. Тот подпрыгивал и подскакивал на собственном мяче, потирая ладони, как ребенок, которому обещали мороженое после картошки фри на ужин. Пенн был готов защищать Клода от людей, которые считали мальчиков в платьях больными. Он был готов защищаться от людей, которые считали его сына отвратительным или ненормальным. Он был готов защищать право Клода быть Клодом в любом из его многочисленных замечательных проявлений. Но не был готов к поздравлениям.

— Э-э… спасибо?..

— Да! Да! Вам обоим следовало бы гордиться.