В конце концов, решив отложить серьезную работу на завтра, она по-быстрому прогнала оставшиеся на сегодня сцены и распустила всех по домам. Сама же поехала в отель – привести себя в порядок перед вечерней встречей с Мустафой в городе.

Ресторан, в который пригласил Катю Мустафа, располагался в поразительно живописном месте. Из высоких, во всю стену окон обеденного зала открывался действительно завораживающий вид – Босфор катил свои пологие волны под темнеющим стамбульским небом, по обоим берегам пролива уже вспыхивали в сгущавшихся сумерках городские огни, по воде медленно скользили величавые корабли и быстроходные яхты. А над водой простирался огромный подвесной мост, казавшийся в полутьме каким-то фантастическим сооружением, без единой опоры парящим в воздухе. Публика за покрытыми белоснежными скатертями столиками собралась самая респектабельная. И Катя невольно подивилась тому, сколько же, оказывается, в этом азиатском краю по-настоящему богатых людей, явно принадлежащих к известным аристократическим родам. В проходах между столиками сновали вышколенные официанты в отглаженных рубашках, а по углам занимали свои посты многочисленные охранники.

Войдя в зал и оглядевшись, Катя в первый момент не увидела Мустафу. Зато сразу же заметила поднявшегося ей навстречу из-за одного из дальних столиков Эртана Озтюрка. В пальцах как-то странно закололо. Катя не ожидала, что он тоже будет присутствовать на встрече, и это ее слегка обеспокоило. Конечно, после сегодняшней репетиции она больше уже не считала Озтюрка пронырливой бездарностью. Нет, сегодня она пережила такой ни с чем не сравнимый опыт, что никаких сомнений не осталось: Эртан – гениальный актер, может быть, самый выдающийся из всех, что ей доводилось видеть. Однако Катя слишком давно жила на свете и работала в театре, чтобы не понимать, что гениальность не всегда идет рука об руку с прекрасными человеческими качествами. И то, что Эртан оказался талантливейшим актером, еще не означало, что она найдет с ним общий язык как с человеком. К тому же ее сегодняшняя эмоциональная вспышка давала общее ощущение неловкости. Кате не хотелось, чтобы Озтюрк теперь чувствовал себя чем-то ей обязанным. Вдруг он сейчас начнет рассыпаться в благодарностях, набиваться в друзья, вести себя панибратски… Катя поморщилась от одной мысли о такой перспективе. Все-таки Мустафа должен был предупредить ее, что явится на встречу не один.

Сам Мустафа был тут же, теперь Катя наконец заметила его за тем же столом, где сидел Эртан. Кажется, продюсер до прихода Кати уже успел слегка выпить, потому что взгляд имел поплывший и исполненный меланхолии.

– Три миллиона требует, гад! – пожаловался он Кате, стоило ей только присесть за столик. – За роль Иешуа я по контракту должен был выплатить ему миллион, а за отказ от роли, выходит, три. Пунктик там такой есть, мелким шрифтом. Скотина…

У Кати мгновенно заболела голова, обыкновенный ресторанный шум – голоса, смех, легкая музыка, перезвон посуды – поплыл в ушах гнетущим гулом. Она сжала пальцами виски, до боли прикусила нижнюю губу.

Конечно, заранее ясно было, что Солсбери не захочет молча смириться с таким вопиющим нарушением контракта. Но оставалась надежда, что Килинч сможет как-то утрясти ситуацию с помощью своей продюсерской изворотливости. Что ж, не вышло.

По логике вещей Кате следовало бы сейчас разозлиться на себя. Надо ж было оказаться такой идиоткой, чтобы, поддавшись эмоциям, упустить тот единственный, почти чудом подкинутый ей судьбой шанс.

Выпить захотелось невыносимо. Катя знала это мерзенькое, тревожное, сосущее под ложечкой чувство, справиться с которым помогал только глоток чего-нибудь крепкого. И Эртан, быстро взглянув на нее, как будто сразу же угадал ее мысли, кивнул официанту, и уже через пару минут перед Катей оказался низкий граненый стакан с плескавшимся в нем темно-янтарным виски.

– Извините, может быть, я много на себя беру. Но мне показалось, что вам не помешает выпить, – шепнул ей Эртан.

И Катя испуганно покосилась на него. Она уже поняла, конечно, что этот человек был удивительно внимателен, умел чувствовать людей, находить подход к каждому. Но неужели же ее желание было так очевидно? Что еще он в ней раскусил? Может быть, догадался и про жуткие последние три года, про ее отверженность, про проблемы с алкоголем? Что таилось за этими его ласковыми зеленоватыми глазами?

Так или иначе, она поднесла бокал к губам, сделала глоток и с наслаждением почувствовала, как по телу разливается приятное тепло, а подступившее было отчаяние ретируется. Ничего, они еще поборются, постараются…

– Мустафа, мне очень жаль, что возникли такие проблемы… – начала она. – Если бы я не была уверена в своем решении, я бы…

– Да бросьте! – с чувством перебил ее Мустафа, тоже уже успевший приложиться к своему вину. – Ваше решение было единственно верным. Не понимаю, как я сам этого сразу не увидел – еще несколько месяцев назад, когда только задумывал этот проект. Вы знаете, что он, – Килинч кивнул на Озтюрка, – прямо болел всю жизнь этим романом, сотни раз примеривал на себя эту роль.

– Это правда? – спросила Катя, обернувшись к Эртану.

Конечно, она еще утром, на репетиции, поняла, что Озтюрк знает «Мастера и Маргариту» близко к тексту, что он думал о роли Иешуа, прорабатывал ее в голове – иначе он просто не смог бы так сыграть. Но хотелось получить подтверждение своих соображений из уст самого Эртана.

– Правда, – кивнул тот.

Катя заметила, что на щеках его вспыхнул едва заметный теплый румянец. Проскользнувший к столику официант поставил перед ними тарелки и блюда с разнообразными рыбными яствами, такими изысканными и аппетитными, которых Кате до сих пор просто не доводилось видеть. Однако же она лишь слегка притронулась к своей порции, внимательно слушая Озтюрка.

– Я действительно прочитал этот роман еще в детстве. Он произвел на меня настолько сильное впечатление, что мне даже захотелось выучить русский язык, чтобы прочесть его в оригинале, – Эртан смущенно улыбнулся.

– Выучили? – с улыбкой спросила Катя.

Тот же помотал головой.

– Нет, к сожалению. Не хватило терпения. У меня слишком порывистая неусидчивая натура, от чего я всю жизнь страдаю. Вот Мустафа, – он кивнул на мгновенно разомлевшего от похвалы продюсера, – он очень обстоятельный человек, захотел выучить русский – и выучил. А мне удалось зазубрить лишь несколько фраз, – он взглянул на Катю своими удивительными, не поддающимися идентификации, не то зелеными, не то карими глазами и произнес по-русски, проникновенно, с легким певучим акцентом: – Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!

И от чего-то – то ли от взгляда этих его невозможных глаз, то ли от магии слов великого писателя, произнесенных на родном языке, Катю вдруг снова захлестнуло уже однажды испытанным ею на балу у Килинча чувством. Ощущением радости, пьянящего веселья, свободы, света, блеска и полета. Ощущением, что возможно все, и нет на земле ни безысходности, ни тоски, ни потерь, ни отчаяния.