– Нужно сматываться, – на ходу повторил Эртан.

И на этот раз Катя кивнула.

– Вы правы. Бежим!

Пока они мчались через зал, а затем петляли по ресторанным внутренним коридорам, уворачиваясь от сновавших туда-сюда официантов с подносами, провожавших их изумленными восклицаниями, Катю охватил какой-то странный, смутный восторг. Она словно оказалась в остросюжетном фильме, почувствовала себя какой-то иной женщиной – лихой и авантюрной героиней, вынужденной удирать от погони, преодолевать препятствия, ощущать, как внутри вскипает веселый азарт. И все это благодаря Эртану, который на бегу оборачивался к ней, сверкая удивительными, прозрачными, как речная вода, глазами, и отрывисто командовал, усмехаясь уголками губ:

– Сюда! Быстрей!

Он и сам сейчас вдруг стал похож на героя приключенческого фильма, какого-нибудь Джеймса Бонда или Индиану Джонса – даже в азарте погони не теряющего шарма и обаяния.

В последний раз свернув в какой-то узкий коридорчик, Эртан толкнул незаметную маленькую дверь и вывел Катю на улицу. Оглядевшись, она поняла, что они оказались сбоку от ресторана, видимо, выскочили в дверь для персонала. Здесь, на небольшой асфальтированной площадке, блестел под фонарем хромированными частями великолепный, могучий и изящный, как породистый жеребец, Harley Davidson. И Катя на секунду замерла и подавила порыв протереть глаза. Потому что происходившее совсем уж переместилось куда-то в жанр шпионского боевика или приключенческой картины.

Эртан, ни секунды не сомневаясь, направился прямо к мотоциклу, вскочил на него и, перегнувшись вниз, протянул руку Кате:

– Запрыгивайте!

И Катя окончательно растерялась. Во-первых, она, с легким сердцем пропустившая в свое время все отвязные радости студенческого периода, никогда не сидела на мотоцикле. Во-вторых, все происходящее совершенно не вязалось с ее жизнью. Особенно с той жизнью, какой она была для нее в последние три года. Это унылое болото, в котором она трепыхалась, даже не пытаясь выплыть, только из последних сил стараясь не захлебнуться, эта тоска, безысходность, от которой больше даже не хотелось выть – только из последних сил, стиснув зубы, лежать ничком и таращиться пустыми глазами в потолок… Вот это было ее – привычное, мертвое, бездыханное.

Эртан же, склонившийся к ней с фырчавшего мотоцикла, сиявший в темноте изумрудными теперь глазами и протягивавший руку, был самой жизнью, бешеной энергией, восторгом, скоростью, счастьем. И порыв поддаться этому искушению оказался так соблазнителен, что Катя, почти не помня себя, не соображая, что делает, схватилась за его руку, оттолкнулась левой ногой и перекинула правую через седло.

– Держитесь! – крикнул Эртан, перекрывая голосом шум мотора.

Катя робко положила руки ему на талию, но Озтюрк, мотнув головой, потребовал:

– Крепче! А то свалитесь!

И Катя обхватила его сильнее, прижалась, ощущая твердость и жар его ладного тела. Эртан щелкнул какими-то кнопками на приборной панели, и из динамиков, перекрикивая ревевший двигатель, заиграл Muse.

заверял Катю Мэттью Белами, когда Эртан, ударив по газам, сорвал «Харлей» с места и понесся в сторону оживленной ночной улицы. В висках гулко стучала кровь, дыхание перехватывало, на лицо лезла совершенно идиотская, широченная, восторженная улыбка.

– Вы что, угнали его? – прокричала Катя, прижимаясь к плечу Озтюрка.

И вдруг встречный ветер швырнул ей в лицо прядь его волос, хлестко ударил ею по мгновенно занывшим губам.

– Нет, что вы. Он – мой! – коротко отозвался Эртан.

Это определенно было какое-то безумие. Представить себе, что рафинированный, тонкий, интеллигентный Эртан с сегодняшней репетиции, порочный демон с того странного бала и вот этот бешеный, темпераментный наездник стального коня – один и тот же человек, было немыслимо. Это захлестывало почище скорости и азарта, кружило голову, щемящим чувством отдавалось внутри. И Катя вдруг откинула голову и рассмеялась – легко, звонко, заливисто. Так, как не смеялась уже очень-очень давно.

Мотоцикл мчался по набережной, лавировал между ослепительных огней, разноцветных вывесок, витрин, магазинов и ресторанов. А затем загрохотал по мосту, словно взлетел над ночным Босфором. Над Катиной головой закружились, загомонили чайки, и на мгновение ей показалось, будто они с Эртаном оторвались от земли, сами стали свободными, гордыми, сильными белыми птицами.

И ветер бил в лицо, и мелькали перед глазами огни ночного Стамбула, сливаясь в один сплошной разноцветный вихрь, и орал в ушах Muse, и Эртан, изредка оборачиваясь, улыбался ей, и держаться за него было все равно что отчаянно цепляться за последнюю в этом ускользающем мире надежную опору. А главное, главное – жизнь яростно билась внутри, горячая, сильная и пьянящая.

Подготовка к спектаклю шла своим чередом. Ежедневные многочасовые репетиции, примерка и подгонка костюмов, работа со световиками, звуковиками, декораторами. Вот уже месяц Катя чувствовала себя как умиравший от жажды человек, которому вдруг, когда он уже смирился с неизбежной гибелью, дали вдоволь напиться. Как голодный, дорвавшийся до изобильного стола. Впервые за последние три года она дышала полной грудью, впервые она по-настоящему жила. Даже если что-то не складывалось с первого раза, что-то не получалось, возникали какие-то накладки, подводили актеры или другие члены труппы, это не умаляло постоянно звенящей внутри радости, счастья созидать. Счастья просто жить, а не существовать.

Мустафе удалось все же более или менее уладить скандал с Солсбери, выплатив неустойку и уговорив артиста исполнить освободившуюся теперь роль Воланда. Британец держался все так же подчеркнуто корректно и невозмутимо, словно бы происходящее на подмостках абсолютно его не обеспокоило. Вовремя являлся на репетиции, был со всеми сдержанно вежлив, работу свою выполнял безукоризненно. В общем, лишний раз доказывал, что является непревзойденным профессионалом своего дела. Роль Воланда он также исполнял с непревзойденным профессионализмом. Князь Тьмы в исполнении Солсбери получался именно таким, как виделся Кате, – жутким, завораживающим, временами непреклонным, а временами на удивление милосердным и справедливым. Не оставалось никаких сомнений в том, что Патрик действительно выдающийся актер.

Но глядя на то, что творил на сцене Эртан, перевоплотившийся в роль Иешуа, Катя ни разу не пожалела о том, что сделала замену в касте. Это было нечто невообразимое, нечто, вызывавшее даже у нее, состоявшегося театрального режиссера, автора множества спектаклей, трепет и смятение. Мустафа же, попадая на сцены, в которых был задействован Озтюрк, попросту плакал – смущался, делал вид, что закашлялся, прикрывал лицо носовым платком, но поделать с собой ничего не мог – плакал, как ребенок.

Что же касалось остальных актеров… Кое-какие проблемы, как и можно было представить заранее, доставляла Нургуль. Знойная красавица совершенно не чувствовала пространства сцены. То зажималась, то наоборот, начинала двигаться хаотично, ломая всю органику спектакля. То вдруг заламывала руки, то приседала невпопад, переигрывая, переплюсовывая все изображаемые эмоции так, что вера в искренность происходящего на сцене тут же терялась.