Наблюдал за оперативной заменой стекла в витрине, вчитывался в буквы, складывающиеся в его фамилию, наслаждался шоком на лицах разбегающихся по домам сотрудников.

Рабочие почти закончили, когда за моей спиной зашуршали колёса по опустевшей парковке. Хлопок двери, и работяги напряглись и практически бегом растворились, испуганно оборачиваясь мне за спину.

– Ха-ха… А мне сказали, друг ждёт…Спешу, мчусь на всех парах, а тут БАХ… Не друг, а лучший друг… Вороно-о-о-ой, – Левин в привычной манере растянул мою фамилию, словно она ему безумно нравилась, и он наслаждался переливом звуков. Голос его почти не изменился, только серым стал, блеклым и почти беззвучным. Он словно шептал, как змея, рассыпающая угрозы.

– А я же знал, Львёнок, что ждёшь ты меня, – закурил, продолжая сидеть спиной к самому лютому врагу.

Чёрт… А как такое произошло? Разве из друзей превращаются во врагов в одно мгновение? Разве можно в один миг переполниться ненавистью, злобой, завистью? Да, если только ты всю жизнь копил сосуд этих губительных эмоций.

Я сначала винил его отца… Да! Большой человек с громкой фамилией, которую нельзя запятнать ни малейшим способом. Отец его вытаскивал из передряг, затыкал деньгами рот каждому, кто осмелится сказать правду! А потом Львёнок привык… Понравилось. Забава у него была – творить дичь и ждать, когда отец впряжется и все замнет, только бы фамилия Левиных оставалась кристально чистой.

Мой отец порол меня не ремнём, а словом и взглядом. В его глазах я каждый раз, попадая в дерьмо, читал разочарование! И этот взгляд всю душу мне разрывал на части!

А в семье Левиных было иначе… Они просто забывали о случившемся, замирая в предвкушении очередного случая.

Но теперь я думаю, что дело даже не в отце.

Левин всю жизнь копил в себе всё самое гадкое, подлое и мерзкое. Это и стало его топливом. Нет в его душе места радости, любви и дружбе, каждый сантиметр заполнен дурманом сладкой власти, вседозволенности и мести. Это и есть смысл его жизни…

– Эх, как много ты пропустил, сбежав из родного города…

Левин вышагнул из-за спины, когда понял, что оборачиваться я не собираюсь, потому что не страшно стоять затылком к такому дерьму трусливому. Он своими руками ничего в этой жизни не сделал.

– Жаль, что на свадьбе не погулял. Марина была бы рада увидеть старого друга…

Как он постарел… Некогда узкое, даже немного угловатое лицо с резкими чертами опустилось, превращая ещё молодого мужчину в нечто заплывшее, мягкое, бесформенное. Щетина светилась сединой, тонкие губы дрожали в ухмылке, а глаза холодили острыми льдинками. Не было в них жизни, а значит, и чужие жизни для него ничего не значат.

– А я был, – выдул облако дыма в небо, наблюдая, как рассеивается моё терпение. – Костюм тройка тебе не идёт, Левин. Шея короткая, жопа широкая, плечи – как у подростка пубертатного. Но теперь-то ты раздобрел, – махнул рукой, очерчивая его фигуру в форме шарика.

– А как тебе Марина? Красотка, да? Тебе все мужики завидовали, а досталась она мне… Сама пришла, сама кольцо надела, сама клятву зачитала. Глупости все это, понимаю, но ключевое слово здесь – САМА!

– Марина где? – и тут лопнула последняя ниточка, связывающая меня с реальностью. Рванул к нему, сжал за грудки и приподнял, чтобы в глаза смотреть. – Где?

– Убьёшь меня сейчас – никогда Марину не увидишь. Убьёшь потом – Марина никогда не увидит нашего ребёнка. Знатную я тебе задку придумал, да, братец?

Хоть Левин и смеялся, но я-то видел в его взгляде зарождающуюся панику. Его охватила мелкая дрожь, и как бы он ни пытался скрыть, но я чувствовал его страх.

– Подумай, Артём, чего стоит твоя неаккуратность. А зачем она тебе? Жалкая, слабая, сломанная… Ещё год, и от её красоты не останется и следа. Она уже на мумию похожа, нет в ней силы больше. Марина устала от жизни… А знаешь почему? – Левин сделал длинную паузу, очевидно, ожидая от меня ответа, но я молчал. – Потому что ты довёл её… Вороной, она тебя никогда не любила, понимаешь? Просто уйти не могла. Бабская слабость в преданности. Они живут, думая, что совершают подвиг, но даже не замечают, что тратят годы на нелюбимого человека.

– Что ты знаешь о любви?

– Любовь – это свобода! Я – любимый, потому что свободный. Ни одна баба никогда не будет иметь власти надо мной! – Левин рассмеялся, но натянуто, чуть с опаской, боясь совершить резкое движение. – Я лишен предрассудков, навязанных ценностей, смотрю на мир не зашоренными глазами, а здраво. Люди потеряли способность любить, и уже давно! Вы скованы цепями и боитесь каждого шороха, в то время как я борюсь за право делать то, что захочу… Скажешь – это безнаказанность? Нет, Вороной, это сила.

– И ты помог обрести свободу Марине?

– Дааа…

– Где Марина? – слова раздирали глотку, но я терпел. С места не сдвинусь, пока он не ответит. Руки свинцом налились, ткань его рубашки трещала, в носу застрял запах его парфюма. В кармане рвано вибрировал телефон, но я стоял…

– Она моя жена. Думаешь, если доверенность от её папаши получил, то всё? Нет, Вороной… Я – законный супруг, а ты ёбарь несостоявшийся. А ребенка она от меня родила…

Левин вдруг вырвался и отошел на два шага, прислонившись к металлическому ограждению. Он с меня глаз не сводил, а я не моргал, пытаясь понять, что ему на самом деле нужно.

– Я не отдам её тебе, понимаешь? – вдруг и его телефон звякнул, Левин машинально достал его, и из динамика полился голос… Софии:

«Константин Левин девять лет назад изнасиловал меня! Он не был пьян, не был под наркотой, он был трезв и четко осознавал то, что делает. И у меня есть тому доказательства…»

Каждое слово сестры лупило по сердцу. Внутри меня всё ревело и умирало.

Я до сих пор не могу простить себе, что не настоял, не запретил её ехать в тот долбаный поход на скалы! Но Соня говорила, что там все наши друзья будут, что ничего с ней не случится! А вернулась оттуда уже другая Софа… Сломленная, подавленная и уничтоженная…

И тогда я всё понял.

Той же ночью Левин угодил в больницу с переломами рёбер, а мой отец – с первым инфарктом…

Мать рыдала сутками, она не могла понять, как жить дальше, где брать силы, где найти выход и как понять, что правильно? Отец был её опорой, её стержнем, компасом. А теперь, когда она осталась