но она обрывалась в его руках. Он задал ещё несколько вопросов о соседях, записал бабуличье имя и номер квартиры, протянул визитку и велел звонить, если что-то вспомнится.

— А что ещё, например? Про гостей? — не поняла старушка.

— Про гостей. И всё необычное, что с дочкой было связано.

Он несколько раз прошёлся вокруг дома, оглядел его печальные суровые стены, берег озера с пожухлой травой и другие дома на Пермякова.

Он знал: отсюда всё началось.

Но он не знал, что делать дальше.

В почте обнаружилось письмо от администраторши Ново-Федяковского кладбища с обещанными сканами фотографий. На пяти татарских могилах по ширине всей плиты чёрной краской был начертан странный знак: из треугольного центра, завёрнутые внутрь себя и вправо, симметрично выползали три щупальца.

Концы не связывались.

Все выходные Ромбов провёл за чтением. Он аккуратно перерисовал символ на белый листок и отсканировал его. Запустил поиск по картинке. Хвостатый знак нашёлся. Он назывался «трискелион».

Существовало несколько легенд о появлении символа, но ясно было одно: трискелион использовали не только в Европе. Треножье могло означать три фазы солнца: восход, зенит, закат; или соединение стихий: вода, воздух, огонь; или время: прошлое, настоящее, будущее; или стадии жизни: детство, зрелость, старость; или три мира: живых, мёртвых и духов. В общем — любое триединство: авторы статей писали об этом так и сяк, каждый на свой лад. Знак использовали футбольные клубы, он был частью герба короля Шотландии, а некоторые считали, что если крутить его в одну сторону, то можно загипнотизировать человека. Нельзя было отследить ни точного времени его появления, ни географии. Трискелион был известен по всему миру со времён язычества. Особенно прижился у кельтов и скандинавов, буддистов и славян. У кельтов считался мощным оберегом. Помогал хозяину подружиться с силами природы, получить энергетическую защиту. В буддизме знак можно увидеть в колесе Дхармы. У славян олицетворял событийный круговорот и возможность  поиска правильного пути, направления к богу Роду. В Средневековье применялся и христианами — три луча обозначали Бога Отца, Бога Сына и Святой Дух. В 1642 году римский папа Урбан VIII запретил особым указом использовать этот символ с упоминанием Tроицы, посчитав его ересью.

Кельты и славяне не вязались с татарами, позитивная сила знака, оберегающего носителя, с темой смерти, а футбольные клубы и большая часть добытой из недр интернета информации так же не пришивалась к делу, как к кобыле хвост. А главное, неясна была связь между девочками и памятниками татар. Разные социальные группы, разные символы на памятниках, разные ритуальные задачи. Два направления ничто не связывало, кроме чёрной краски и одного места преступления.

Данных было много. Но Ромбов чувствовал, что упёрся в стену. Трискелион и татары, по всей видимости, не имели отношения к его девочкам. Девочки не имели отношения друг к другу. Самая перспективная ниточка с Наташей Лазовой тоже оборвалась — дело было так давно, что вспомнить что-то конкретное про оккультную группу матери никто не мог. Важной была информация, сообщённая матерью Гусевой. У Ромбова появилась новая догадка: возможно, он имел дело с некрофилом, который раскапывал могилы и помечал освоенные. Именно эта версия теперь казалась ему самой реальной. Но не мог же он взять да и поехать на кладбище проверять, что с телами, на месте ли они? Требовалось разрешение на эксгумацию. Хотя иногда, признаться, у него руки чесались просто пробраться ночью куда-нибудь в Гавриловку и посмотреть.

Витёк рассыпал словесные опилки. Ромбов слушал невнимательно, а больше думал о том, что его товарищ чем-то похож на пылесос. Раньше у них был такой. Пылесос фирмы Vitek, в народе — Витёк. Он хранился в старом шкафу, окружённый гайками, проводами, поломанными переходниками и прочим хламом. По субботам мама вынимала его и тащила за хобот в кухню — оттуда начиналась уборка.  Ромбов помнил, как ходил за мамой из комнаты в комнату с тряпкой для протирания пыли, как освобождал от серого плена полки с мамиными духами и папиными бумагами, стенки тучных шкафов, подоконники с жёлтыми кругами от цветочных горшков, спинки кроватей, трюмо с тремя зеркалами. Старопородный пылесос громко шумел — говорить не получалось, поэтому во время уборки молчали. В молчании склеивалась субботняя близость. Живой Витёк тоже издавал много шума, и ещё у него был большой орлиный нос, кнопочные глаза и резко прочерченные скулы. Если рядом поставить две фотографии — портрет младшего сержанта и крышку пылесоса — получилось бы, как ни странно, похоже. Как мама умерла, Ромбов каждую субботу вытаскивал старенького Витька из шкафа и тщательно обходил с ним квартиру по её маршруту. Шаг в шаг, в субботнем молчании. Но пылесос скоро сломался, купили новый. Старый по привычке ещё болтался несколько месяцев в шкафу, а потом отец выбросил его.

— И скажи: мне что, теперь ради неё из шкуры вылезти? Красивая, да.  Но истеричка. Сплошные претензии. То, это, хочу, не хочу, сам догадайся. Жесть.  И при этом думаю постоянно: ну какая же красивая…

Про то, как Витёк собирается бросить свою стервозную девицу, они говорили каждую встречу. Поскольку Ромбов не обладал никакими сведениями по поводу девушек, он кивал, иногда поддакивал, дескать, — да, истеричка. Ответить на вопрос, зачем он тратит время на этого человека, ведь, по сути, в людях необходимости он не испытывал, было сложно. Витёк сам прилепился. Ромбов стал считать, что иметь приятеля — это ярлык нормальности. И раз в неделю нёс барную повинность.

Они гнездились в подвальной рюмочной, совмещённой с магазинчиком, куда втискивалось всего три стола и где пекли обжигающие, сочные чебуреки. За прилавком клевал носом, уткнувшись в судоку, скучающий кассир.

Последние недели Ромбов был особенно отстранённым, мысли его разбредались по погостам Нижегородской области, по следам, оставленным на рыхлой земле.

— Да что с тобой? — Витёк раздражённо грохнул на стол кружку со взволнованным пивом.

— В смысле?

— Ты не слушаешь.

— Я слушаю.

— Не знаю, кого ты там слушаешь, но не меня.

— «То, это, хочу, не хочу, сам догадайся. Жесть. И при этом думаю — ну какая же красивая», — повторил Ромбов. — Я слушаю.

— С тем же выражением я могу тебе схему эвакуации пересказать.

Ромбов сделал глоток безалкогольного:

— Мне не даёт покоя одно дело.

— Что за дело? — Витёк обрадовался, как щенок, которого запустили в комнату и позволили устроиться на лежанке в углу.

— Это неофициально…

Приятель кивнул с готовностью.

— Я нашёл следы… некрофила…