заметил, что человек он не слишком умный, - ответил я, - но все-таки вы с ним венчались в церкви, по-христиански.

- Какие теперь венчания? - сказала Голубева. - Сам Колчак перед лицом всей Сибири открыто живет со своей невенчаной же­ной Темиревой. Об этом судачат, но не слишком. Да и что подела­ешь? Мы, беглецы из центральной губернии, находимся в таком же положении, как верховный правитель России. Многие пары, встре­тившись на дорогах войны и бегства, при желании не могут узако­нить свои отношения, ибо расторгнуть брак имеет право лишь кон­систория той епархии, где он был заключен.

Вдруг позади послышался смех, и пьяный голос сказал:

- Ваше высокоблагородие, вслед на очереди мы.

Это опять были те обозные казаки.

- Убирайтесь! - крикнул я. Казаки засмеялись, а один из них крикнул Вере:

- Эй, ты, блядь, мы тебя накроем в сарае!

Вера разрыдалась и убежала в комендантский барак. Казаки, обнявшись, с пьяной песней пошли прочь. Но не прошло и минуты, как из комендантского барака выбежал разъяренный Чернов с ре­вольвером в руке.

- Где подлецы? - яростно закричал он.

- Пошли туда, - указал я направление.

- Дисциплина в обозе совершенно расшаталась. Ординарцы, - закричал Чернов, - схватить и расстрелять подлецов!

- Такое уж слишком! - сказал я.

- Такой приговор имеет пра­во вынести лишь военно-полевой суд за соответствующие преступ­ления.

- Они уже приставали ко мне, - сказала Вера. - Когда их от­вергла, обозвали нехорошими словами.

- Оскорбление моей жены, - крикнул Чернов, - для меня выс­шее преступление, - и он с ординарцами побежал за казаками.

Я поспешил туда, однако впереди раздались выстрелы, и, когда я подошел, оба казака лежали мертвые. Происшедшее было неожи­данным и диким, впрочем, в духе времени.

- Я вынужден буду доложить о происшествии в штабе, - ска­зал я.

32. Сцена

Барон был весьма занят, готовился к встрече с японцами. Ког­да я вошел, он лишь мельком спросил:

- Что с Черновым? Подтвердилось насчет умертвления ране­ных ради денег?

- Нет, ваше превосходительство. Описи ценных бумаг и денег не обнаружены. Может быть, они уничтожены.

- Разберемся, - сказал барон. - Я пошлю туда Сипайлова.

- Ваше превосходительство, - сказал я, - в обозе на моих гла­зах произошло отвратительное происшествие. Чернов расстрелял двух казаков.

- За дезертирство?

- Нет, за то, что они оскорбляли Голубеву.

- Расстрелял казаков за женщину? - закричал барон. - Вызвать Чернова в дивизию.

Чернов приехал под вечер. Я устроил его у себя в палатке.

- Где барон? - говорил Чернов. - Я хочу говорить с бароном.

- Барон в отъезде, - сказал я. - Все ж, Чернов, для вашей поль­зы я попросил бы сдать оружие.

- Нет, оружие не сдам, - нервно и агрессивно ответил Чернов. Он вынул револьвер, обнажил шашку и положил их рядом с собой.

- Чернов, - сказал я, чтобы смягчить ситуацию. - Я понимаю ваши чувства и сочувствую вам, подождите, приедет барон. Он че­ловек жестокий, но справедливый. Я замолвлю за вас слово. Будем надеяться, он решит в вашу пользу.

- Я люблю Веру и хочу на ней жениться, - нервно говорил Чернов.

- Но она жена другого, - возразил я, - христианская религия запрещает двоеженство.

- Тогда я перейду в буддизм, - закричал Чернов.

- Ложитесь спать, Чернов, и надейтесь на лучшее, - сказал я. - Я доложу генералу Резухину, может, он разберется.

33. Сцена

Едва я вошел к Резухину, как тот закричал:

- Где Чернов?

- Я, ваше превосходительство, поместил его у себя в палатке.

- На лед эту сволочь!

- Господин генерал, - сказал я, - все-таки надо дождаться при­каза барона.

- Хорошо, - сказал Резухин, - отправлю конного к барону. У вашей палатки выставлю караул, а вы ждите здесь.

Ночью меня, задремавшего в штабной юрте, разбудил Бурдуковский.

- Барон приказал выпороть Чернова и сжечь живьем, - сказал он.

- Но ведь Чернов офицер-дворянин, - попробовал возражать я. - Даже если он виновен, его по армейскому уставу можно только расстрелять.

- Здесь, есаул, действуют по особому уставу, - ухмыльнулся Бурдуковский. - Барон приказал дать Чернову двести бамбуков. Я сам буду пороть. Послать казаков схватить Чернова.

Задремавшего от усталости Чернова схватили во сне, разору­жили, связали.

 

34. С цена

Утром вся дивизия была выстроена у огромного столетнего дуба. Голого Чернова положили под дубом. Порол сам Бурдуков­ский. Вскоре все тело Чернова превратилось в кровавый лоскут. Я стоял рядом с Гущиным.

- Видишь, - сказал мне шепотом Гущин, - я был прав, эта жен­щина погубила Чернова.

- Да, ты прав, - шепотом ответил я.

- Она еще многих погубит, - сказал Гущин. - Красота ее дья­вольская.

В это время Чернова привязали голого к дубу, облили сложен­ный у подножья хворост бензином и подожгли. Из огня доносились стоны и проклятия Чернова. Потом они затихли, люди начали рас­ходиться. Мы с Гущиным ушли одними из первых и долго бродили в окрестностях лагеря. Оба были бледны.

- Произошло страшное дело, - сказал я Гущину после молча­ния.

- Дело, превзошедшее все прошлые жестокости барона.

- Если бы я сам это не видел, историю гибели Чернова со все­ми чудовищными физиологическими подробностями, я бы ответил: этого не может быть. Даже нам, людям, прошедшим мясорубку гра­жданской войны, трудно поверить, что такое возможно. Сожжение человека на костре вызывает в памяти картины из гимназического учебника, где говорилось об ужасах инквизиции. Тем более неверо­ятно, что в роли Торквемады выступает современный культурный европеец, барон, белый генерал. Он считает себя воплощением бо­жества Маргалы, буддийского Бога, карающего врагов.

- Маргала тут ни при чем, - сказал Гущин, - мне кажется, та­кое случилось из-за чисто патологического ненавистничества ба­рона. Не исключено, что барону присущи гомосексуальные наклон­ности, и он страдает от этого, переживает разлад между собствен­ным телом и духом панморализма. Страдает и ревнует. Это своеоб­разная форма ревности костлявого белобрысого урода к красивым людям, любящим друг друга. Впрочем, если Вера и любила Черно­ва, то по-дьявольски, губящей любовью.

- Я