люди подымаются для созерцания, уединенного размышления, молитв. Сюда не пропускают вооруженных людей, но мы, святые ламы, при­шли вооруженные. Ведь святой здешнего монастыря Бодисатва - покровитель мудрости - изображен сжимающим в одной руке кни­гу, в другой - меч, дабы рассечь им мрак неведения и заблуждения.

- Белый генерал, - сказал один из лам, - китайцы совершили большие злодеяния и святотатства. Они арестовали Богдо Гэгена.

- Арестован Богдо Гэген, - воскликнул барон, не скрывая ра­дости, но тут же опомнился, потупил глаза и сказал:

- Это святотатство им даром не пройдет.

- Белый генерал, - сказал другой лама, - спаси от позора Мон­голию.

- Мы отомстим китайцам за их святотатства, - сказал барон. - Где сейчас живой Будда?

- Его отделили от свиты, изъяли из дворца и перевели в пусту­ющий дом в китайской Половинке. Но теперь он опять в своем зим­нем дворце под китайской охраной.

- Мы спасем живого Будду, - сказал барон.

- Зажги костры ночью на святой горе, - сказал лама,- чтобы устрашить китайцев.

Едва ламы, поклонившись, удалились, как барон начал ожив­ленно потирать руки.

- Не будем спешить со штурмом, - сказал он, - открытых столк­новений избегать. Будем вести планомерную кампанию. Заставлять противника пребывать в постоянном напряжении. Господа, арест Богдо Гэгена сулит нам большие выгоды. Китайцы думают: вот, мол, мы арестовали самого Бога - и ничего, все в наших руках. Перед военной силой пасует даже Божество - так они мыслят. О, нет, ре­зультат будет противоположным. Арестовав Богдо, они надеялись оборвать его связи с ламством и мятежными князьями и совершили роковую ошибку. С Божеством нельзя обращаться, как с человеком. Кажется, уж кто-кто, а китайцы должны это понимать. Те из них, кто читал Конфуция. Но кто из нынешних читал Конфуция? Арестовав Будду они действовали с примитивным западным рационализмом, западной прямолинейностью, отрицающей мистицизм. Не случайно я приравниваю китайских американизированных республиканцев к русским большевикам, всех этих европеизированных китайских чи­новников и генералов. Корень зла в обоих случаях уходит в гнилую почву европейской культуры.

На протяжении ликующего монолога мы, офицеры штаба, сто­яли молча. Наконец, генерал Резухин, тоже бывший с нами, не вы­держал, спросил:

- Ваше превосходительство, что нам предпринять? Какие пла­ны?

- Разве вы не поняли, генерал, - ответил барон, - ничего не предпринимать, ждать на Богдо Уле. Богдо Ул неотделим от имени Чингиз-хана. Здесь юный Тимучин спасался от врагов и приносил жертвы спасавшим его духам гор. По совету лам надо разжечь на горе гигантские костры. Этим кострам я придаю мистическое значе­ние. Жечь костры из ночи в ночь.

43. Сцена

Ночью запылали огромные костры.

- Посмотрите, - говорил барон, - как ярко пламенеют костры на темном фоне неба. Их зловещие отблески на снежном покрове священной горы панически настраивают китайских солдат и прочих китайцев, которые сейчас не спят и видят горящих демонов, - он засмеялся, - пусть думают, что я приношу мистические жертвы ду­хам, хозяевам горы, чтобы они послали всякие беды на тех, кто ос­корбил Богдо. Я солью себя со священной горой, стану олицетворением ее волшебной силы. Сам Чингиз-хан, чье второе пришествие ожидается, стоит за моей спиной. Обстреливать священную гору китайская артиллерия побоится. Я же начинаю психологическую войну. В город засылать монголов-разведчиков не столько для раз­ведки, сколько для распространения ложных слухов. Пусть говорят, что я жду подкрепления, в город движутся несметные монгольские ополчения, японцы, капелевцы, хунхузы, кундхуны, кто угодно, - он засмеялся.

- Страх зародится в китайских кварталах, проникнет в казармы, достигнет полковых штабов. Пусть все ждут каких-то зна­мений. Такое знамение последует. Скоро я сам явлюсь в город и не ночью, а среди бела дня. Вы поедете со мной, есаул.

44. Сцена

Ярким солнечным зимним днем барон в монгольском одеянии, красно-вишневом, в белой папахе на своей белой кобыле спустился с горы и, минуя китайских часовых, въехал в город. Я сопровождал его, понимая бесполезность сопротивления безумию барона. На мне тоже была монгольская одежда. Мы проследовали ургинскими ули­цами среди толпы граждан. На центральном базаре Захадар в сдоб­ном ряду барон остановился, слез с лошади и велел слезть мне.

- Позавтракаем, - сказал он. Косясь на китайские патрули, на вооруженных солдат, я с тру­дом проглотил жирное жареное тесто. Барон же ел с большим аппе­титом. Потом у трактира, где висели бараньи туши, мы выпили вод­ки.

- Исключение, - усмехнулся барон.

На базаре барон купил за­сахаренной брусники и сладости.

- Для храмовых жертв, - шепнул он мне.

Мы вошли в один из буддистских храмов. Перед бронзовым Буддой трещали свечи. Барон положил на медную жертвенную та­релку деньги и сладости. Я тоже положил деньги и обрядовое пече­нье, которое купил в храме. Барон стоял перед бронзовым Буддой, шевеля губами, молился. Потом мы вышли, сели на лошадей и по­ехали по главной дороге.

- Это Половинка, - сказал барон. - Тут резиденция китайского командующего.

Въехав во двор, барон, не спеша слез с лошади, подозвал ру­кой одного из охранников и сказал по-китайски:

- Держи за повод моего коня.

Обойдя вокруг дома, откуда сквозь открытую форточку доно­сились звуки рояля, барон вернулся, подтянул подпруги у седла, сел верхом и, не торопясь, выехал со двора. Наглость барона переда­лась и мне. Я несколько успокоился, подействовала и водка.

- Наверное, сам Сюй Чен бренчит на рояле, - усмехнулся ба­рон, - я слышал, он щеголяет европейскими манерами и бренчит на рояле в клубе. Его чиновники устроили клуб для столичного бомон­да всех национальностей. В том числе и для жидовских интеллиген­тов и коммерсантов. Правда ли это, есаул?

- Да, - ответил я, - лазутчики доносят, устроили клуб и даже разыскивали в городе бильярд для клуба.

- Еще бы, - усмехнулся барон, - как же без бильярда? Бильярд - непременная принадлежность такого рода клубов. Ясно одно, арест Богдо Гэгена показал: новые хозяева Урги с их английского образца мундирами, французскими кепи и немецкими пушками, с их биль­ярдом и роялем в этой стране, где триста лет властвовали их предки, гораздо более чужаки, чем я с моей уверенностью, что свет с Восто­ка. Но в том-то и парадокс, что при этом я остаюсь истинным евро­пейцем. Потребность сменить душу - западный синдром, кожу - восточный.

Возле большого дома с зарешеченными