— Ну, про платок неинтересно, —капризно выпятила нижнюю губку мадам Клебер. — Лучше расскажите еще продрагоценности! Нужно было поискать получше.

Свитчайлд рассмеялся:

— О, мадам, вы даже не представляетесебе, насколько тщательно их искал новый раджа! Это был один из местныхзаминдаров, оказавший нам неоценимые услуги во время сипайской войны и внаграду получивший брахмапурский трон. У бедняги от алчности помрачилсярассудок. Какой-то умник шепнул ему, что Багдассар спрятал ларец в стене одногоиз домов. А поскольку ларец и в самом деле по размеру и внешнему виду в точностипоходил на обычный глиняный кирпич, новый раджа повелел разобрать все строения,возведенные из этого строительного материала. Дома сносили один за другим, икаждый кирпич разбивали под личным присмотром владыки. Если учесть, что вБрахмапуре девяносто процентов всех построек — из глиняных кирпичей, черезнесколько месяцев цветущий город превратился в груду развалин. Безумного раджуотравили собственные приближенные, страшась, что население поднимет бунт почищесипайского.

— Так ему и надо, иуде, — с чувствомпроизнес Ренье. — Нет ничего отвратительнее предательства.

Фандорин терпеливо повторил свой вопрос:

— Так все-таки, профессор, велика лиценность п-платка?

— Не думаю. Это скорее раритет, диковина.

— А почему в п-платок все время что-тозаворачивают — то Коран, то Шиву? Нет ли у этого куска шелка какого-тосакрального значения?

— Никогда не слышал ни о чем подобном.Просто совпадение.

Комиссар Гош с кряхтением встал, расправилзатекшие плечи.

— М-да, история занятная, но нашемурасследованию, увы, ничего не дает. Вряд ли убийца держит эту тряпку при себе вкачестве сентиментального сувенира. — Он мечтательно произнес. — А неплохо бы. Достает кто-нибудь из вас, дорогие подозреваемые, шелковый платок срайской птицей — просто так, по рассеянности, — и сморкается в него. Тутстарина Гош знал бы, как ему поступить.

И сыщик засмеялся, очевидно, считая свою шуткуочень остроумной. Кларисса смотрела на мужлана с осуждением.

Комиссар поймал ее взгляд и прищурился:

— Кстати, мадемуазель Стамп, о вашейдивной шляпке. Стильная вещь, последний парижский шик. Давно в Парижнаведывались?

Клариса внутренне вся подобралась и ледянымтоном ответила:

— Шляпка куплена в Лондоне, комиссар. А вПариже я вообще никогда не бывала.

Куда это так пристально смотрит мистер Фандорин?Кларисса проследила за направлением его взгляда и побледнела.

Дипломат разглядывал ее страусиный веер, накостяной ручке которого золотилась надпись: Meilleurs souvenirs! Hotel«AMBASSADEUR». Rue de Grennelle, Paris.[8]

Какая непростительная оплошность!

4-го месяца 5-го дня

В виду Эритрейского берега

Понизу зеленая полоса моря,

Посередине желтая полоса песка,

Поверху синяя полоса неба.

Вот каких цветов

Африки знамя.

Это тривиальное пятистишье — плод моихполуторачасовых усилий по обретению душевной гармонии. Проклятая гармония никакне желала восстанавливаться.

Я сидел на корме один, смотрел на унылоепобережье Африки и острее, чем когда бы то ни было, ощущал свое бескрайнееодиночество. Хорошо хоть, что мне с детства привили благородную привычку вестидневник. Семь лет назад, отправляясь на учебу в далекую страну Фурансу, явтайне мечтал, что когда-нибудь дневник моего путешествия выйдет книгой ипринесет славу мне и всему роду Аоно. Но, увы, ум мой слишком несовершенен, ачувства чересчур обыкновенны, чтобы эти жалкие листки могли соперничать свеликой дневниковой литературой прежних времен.

И все же без этих ежедневных записей я, верно,давно бы уже сошел с ума.

Даже здесь, на корабле, плывущем в ВосточнуюАзию, только двое представителей желтой расы — я и китаец-евнух, придворныйчиновник 11 ранга, ездивший в Париж за парфюмерными и косметическими новинкамидля императрицы Цы Си. Из экономии он путешествует вторым классом, очень этогостесняется, и разговор наш прервался в тот самый миг, когда выяснилось, что яеду в первом. Какой позор для Китая! Я на месте чиновника, наверное, умер бы отунижения. Ведь каждый из нас представляет на этом европейском корабле великуюазиатскую державу. Я понимаю душевное состояние чиновника Чжана, но все жеочень жаль, что он стыдится выглянуть из своей тесной каюты — нам нашлось бы очем поговорить. То есть, конечно, не поговорить, а пообщаться при помощи бумагии кисточки. Хоть мы и говорим на разных языках, но иероглифы-то одни и те же.

Ничего, говорю я себе, крепись. Остались сущиепустяки. Через какой-нибудь месяц ты увидишь огни Нагасаки, а оттуда рукойподать и до родной Кагосимы. И пусть возвращение сулит мне унижение и позор,пусть я стану посмешищем всех моих друзей! Лишь бы снова оказаться дома! Вконце концов, никто не посмеет презирать меня в открытую — ведь все знают, чтоя выполнял волю отца, а приказы, как известно, не обсуждают. Я сделал то, чтодолжен был сделать, к чему обязал меня долг. Жизнь моя загублена, но если этонужно для блага Японии… И все, хватит об этом!