На место рядом с Алисой с ее рук перекочевала Тина. Николас на свободный стул положил ноги. Джер выкинул стул в проход и еще усмехнулся, мол, садись.

Дальше я решила не подвергать проверке любовь однокурсников. Уперлась взглядом в Дориана, почувствовала, как вспыхнули щеки от пристального взгляда магистра. Бросила (на самом деле бросила, расплескав кофе и рассыпав по полу спелую черешню) поднос на выставленный Джером стул и, громко стуча каблуками, направилась прочь из столовой.

– Лорен, нам здесь не место!

– Ванесса! – Подруга закатила глаза. – Нельзя быть такой занудой. Здесь весело!

– Адептам сюда нельзя. Нас поймают и отчислят! И накажут всех.

– Так и скажи, что боишься, как бы твоему обожаемому Дориану Блэку не погрозили пальчиком.

Я вспыхнула и почувствовала, как внутри все обожгло обидой. Я так и не решилась поговорить с Лорен о том, что видела их с Дорианом. И больше не ходила на пляж, но увиденное грызло и скреблось, не давая спокойно жить и дышать. Я впервые поняла, что такое ревность. Настоящая, разрушающая. Именно она толкнула меня согласиться пойти с Лорен на вечеринку преподавательского состава в закрытом специально для них клубе.

– Здесь куча молодежи и девиц нашего возраста. Аспирантки, лаборантки, методистки и так далее.

– Но нас может кто-нибудь узнать!

– Мы первокурсники, Ванесса. Нас не знает никто. Девчонки со старших потоков поделились хитростью. Не дрейфь, потом такого шанса не будет.

Засмеявшись, Лорен поймала одну из разносчиц и забрала с ее подноса сразу четыре рюмки с чем-то ярко-красным и алкогольным. Две протянула мне.

– На вот, выпей, расслабься.

Я заколебалась, но, глядя, как Лорен замахивает стопки одну за другой, последовала ее примеру. Горло обожгло, из глаз посыпались искры, голова закружилась – а меня уже тащили куда-то через толпу, в море оглушительной музыки и то и дело вспыхивающей магии.

Той части меня, которая была создана для безмолвного моря, хотелось забиться под какой-нибудь диван и затихнуть в тишине, поэтому, когда Лорен практически впихнула меня в какую-то темную комнату, я с облегчением выдохнула.

Немного странно на шумной вечеринке мечтать поболтать в уединении, но…

Только когда дверь за спиной закрылась, отрезав от музыки и громкого смеха, я поняла, что в комнате кроме меня кто-то есть…

– Адептка Вилар! – нагнал меня строгий голос Дориана. – Стоять!

Вбитые за годы обучения привычки оказались сильнее желания послать всех этих идиотов к морским демонам, и я замерла.

– Что?

Дориан остановился и замолчал. То ли забыл, зачем вышел следом, то ли просто не придумал.

– Как там наш осьминог? Не прогрыз новую клетку?

– Не проверяла. А даже если прогрыз? Я что, осьминожья нянька?

– Думал приготовить его тебе на завтрак. Осьминожкины ножки на гриле – прекрасное романтическое блюдо.

– С каких пор ты используешь слово «романтический» в отношении меня?

Я старалась, чтобы это прозвучало иронично или равнодушно, но голос снова подвел и дрогнул. Дориан стоял куда ближе, чем требовалось для сохранения спокойствия, и я была в шаге от того, чтобы начать судорожно метаться по палубе.

Хотя еще был вариант снова сигануть за борт и спрятаться от пронзительного взгляда магистра в морской глубине. Я так и не определилась, куда собиралась сбежать с завтрака – в кладовку, в потайной зоопарк или в море. Поэтому мы застыли посреди лестницы, и ветер из открытой на палубу двери дул мне прямо в спину.

Когда я подумала не что-то вроде «Как здорово мои волосы развеваются на ветру», а «Хоть бы поясницу не продуло!» – поняла, что вместе с дипломом наступила старость.

Потом – что в присутствии Дориана мысли в моей голове превращаются в мелко порезанный салат.

– Зачем ты за мной пошел? – спросила я, потому что пауза затянулась и почти ввергла меня в состояние нервного тика.

– Я вдруг понял, что испытываю странную потребность дергать тебя за косички, Вилар. Ничего не могу с этим поделать.

– Для мужчины в тридцать с хвостиком это как-то странно.

– Хвост из нас двоих только у тебя, – хмыкнул Дориан. – Вот! Опять!

– И что это значит?

Дориан поднял руку и разжал ладонь, где лежала наливная спелая черешенка. Я уставилась на нее, как баран на новые ворота, и, кажется, перестала не только думать и шевелиться, но и дышать. Это или была какая-то изощренная шутка, издевка, или то, что даже с большой натяжкой нельзя назвать ненавистью…

– Идем. Я позволю сесть за свой столик. Хм… как-то пошло прозвучало.

– Ты же еще вчера ненавидел меня так, что выбросил за борт!

– Если честно, я бы тебя с удовольствием еще раз выбросил, я так и не успел посмотреть на хвост.

Подумав, он добавил:

– И на грудь.

Я укоризненно покачала головой, на миг забыв о собственных переживаниях: Дориан фыркнул, как шестиклассник! Правда, тут же вновь посерьезнел:

– Ты же не можешь голодать все шесть дней. Тебе надо сторожить зверинец.

– Я поем в кладовке.

– Назовем так твои мемуары.

– Ты что…

Я хотела сказать «издеваешься?!», но потом подумала, что ответ будет «конечно», и снова прикусила язык. Больше всего на свете мне хотелось послушно вернуться в столовую, чтобы позавтракать, но как некстати всколыхнулись обида и гордость. Что, вот так взять и побежать, едва он поманил? Забыв годы ненависти и злосчастную тройку?!

– Я предлагаю один раз, русалочка.

– А если это снова какая-нибудь шутка? И в супе я обнаружу горку мертвых бабочек или что-то типа того?

– Скорее кто-нибудь из этих дебилов снова нажрется и начнет танцевать на столе…

Он придвинулся ближе.

– И помешает мне дергать тебя за косички.

– Гав! Гав! Гав-гав-гав! – послышалось с палубы.

Инстинктивно обернувшись, я сначала ничего не увидела – Тина лаяла где-то вдалеке, хотя как она за пару минут из столовой перенеслась на палубу, я не поняла. Но за ее истошным «гав!» сначала послышался визг из столовой, а затем громкий мужской вопль вперемешку с нецензурщиной. На наших глазах мимо пронесся Гийом – его по полу волочило какое-то синее щупальце. Следом пробежала озлобленная до предела Тина, не то защищая парня, не то подбадривая тварь.

Дориан посмотрел на меня так, словно это я только что нарушила все его планы, какими бы они ни были.

– Там что, кракен утащил Гийома Блама?