стали более жесткими и конкретными. В сообщении ТАСС указывалось, что к «империалистическому хору присоединились руководители Югославии и Румынии, которые оказывают активную помощь чехословацким антисоциалистическим силам. Именно в Белграде и Бухаресте плетут свои интриги политические авантюристы из Праги, оказавшиеся в эти дни за пределами Чехословакии». (Намек был более чем прозрачным!) В комментарии указывалось, что «о том, насколько далеко заходят югославские покровители антисоциалистических сил, свидетельствует, например, адресованное ООН провокационное заявление правительства Югославии по так называемому чехословацкому вопросу: это заявление полностью совпадает с позицией стран НАТО. В том же духе выступает сейчас и группа Мао Цзе-Дуна в Пекине, сомкнувшаяся в этом вопросе с США и Югославией». В комментарии также подчеркивалось, что «контрреволюционные силы, действующие в Чехословакии, и их зарубежные покровители всячески пытаются изобразить меры, предпринятые союзными государствами в защиту социализма и национального суверенитета ЧССР, как некую „оккупацию“»[171].

В публичной пропаганде, как и в ряде решений югославского руководства, не предназначенных для оглашения, довольно часто мелькали фразы, выражавшие опасения советского вторжения в Югославию. Основания для этого давало предложение Брежнева, озвученное им еще 29 апреля на консультациях в Москве: «рассмотреть, что означает слово „вмешательство“». «Если мы связали свою судьбу с делом социализма, – заявил советский лидер, – нас должно интересовать и то, что происходит и в Югославии». Эта фраза вызвала такой бурный протест югославской делегации, что Брежнев был вынужден отказаться от своих слов. (В югославском альтернате записи беседы они сохранились[172].) В реалиях второй половины августа фраза Брежнева, по всей видимости, не мог ла не взволновать югославов. Вместе с тем современный уровень изученности внутренних процессов в СФРЮ по-прежнему не позволяет однозначно определить, в какой мере югославское руководство было действительно обеспокоено возможностью советской интервенции, а в какой степени обстановка искусственно нагнеталась в целях консолидации югославской политической элиты. Последний вариант, в частности, позволял изменить баланс сил в пользу усиления прозападной ориентации, вытесняя с ведущих позиций просоветски настроенных политиков. По-прежнему открытыми остаются и некоторые другие вопросы, а именно: насколько югославские военные использовали предоставившуюся им в эти недели возможность для усиления своих позиций и влияния в стране[173], насколько удалось националистически настроенным силам в федеративных республиках использовать ситуацию и приступить к созданию территориальной системы самообороны. Как оказалось, эти территориальные системы стали основой будущих военных формирований.

Как бы то ни было, термин «война» и производные от него использовались в югославских секретных документах на высшем уровне. Так, среди решений «о непосредственных задачах», определенных на заседании Исполкома ЦК СКЮ 28 августа, содержался пункт, призывавший «усилить бдительность партийного руководства на всех уровнях в связи с хранением документов с грифом „секретно“ и „сов. секретно“», определив, «какие из них должны быть сохранены, а какие не должны попасть в руки неприятеля в случае войны»[174].

В конце августа 1968 г. в советско-югославских отношениях начался этап открытой полемики. На приеме у Тито 30 августа посол Бенедиктов, в присутствии Тодоровича, зачитал присланный ему из Москвы текст заявления ЦК КПСС и советского правительства с резкими характеристиками позиции Югославии как «недружественной», выражающей солидарность с «антисоциалистическими силами» в Чехословакии. Держался Бенедиктов твердо, несмотря на неоднократные попытки Тито его прервать. Обстановка так накалилась, что эмоциональный югославский руководитель, продемонстрировав превосходное знание русского языка, использовал не принятые на официальных встречах выражения. В заключение беседы, напомнив о героической борьбе югославов против фашизма, унесшей жизни 1,7 млн жителей страны, Тито заявил о готовности «и сейчас идти на жертвы, если под угрозой окажутся и наша независимость, и наш собственный путь социалистического строительства»[175].

Сложившаяся после 21 августа обстановка обсуждалась 2 сентября на заседании Президиума и Исполкома ЦК СКЮ. Как свидетельствует протокол, открыв заседание, Тито сообщил о событиях последних десяти дней, в том числе рассказал о приеме им Бенедиктова. Далее последовало выступление Никезича, которое Тито активно комментировал, а затем первым начал его обсуждение. Достаточно пространно говорили Н. Диздаревич и В. Влахович. Более краткими были выступления К. Црвенковского, М. Рибичича и Д. Радосавлевича. Тодорович зачитал заключенный в Москве советско-чехословацкий договор. Когда же он предложил создать группу для подготовки решения по итогам обсуждения, Тито, заметив, что «еще рано», предложил продолжить дискуссию. После этого высказались П. Стамболич, Э. Кардель, далее – И. Гошняк, В. Джуранович, Ц. Миятович, С. Вукманович, А. Хумо, А. Роман и К. Попович. По итогам обсуждения зачитанное Бенедиктовым заявление было названо «демаршем СССР в весьма оскорбительном для нас и для товарища Тито лично тоне… первым актом прямого давления на нас». Наряду с этим в протокол было внесено и высказывание Тито о необходимости более аккуратного освещения в югославской печати текущих событий: «Товарищ Тито особо подчеркнул, что он сказал послу о том, что мы не будем никоим образом действовать провокационно и враждебно в отношении как Советского Союза, так и советского народа. Однако, мы не можем молчать, когда речь идет в борьбе за принципы социализма, и мы против всех уклонов». В протокол было также включено высказывание Тито о необходимости в дальнейшем «пойти по пути внесения умеренности в настроения граждан в нашей стране, но не оправдывать государств-агрессоров, действия которых нарушают суверенитет Чехословакии, свободу ее народа». Тито не исключал возможности экономического давления со стороны СССР, предлагая в этом случае принять «соответствующие меры». Он подчеркнул: «Помимо выражения наших принципиальных позиций мы не должны делать ничего такого, что даст Советам повод снова свести ситуацию к 1948 г., т. е. к отказу от торговых и экономических отношений». Югославский лидер заметил при этом, что «более широкий отказ от экономических договоров и договоренностей привел бы к серьезным трудностям в нашей экономике»[176].

Ответ югославского руководства на советское заявление был дан в двухнедельный срок. Его передал посол Видич во время встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорным 11 сентября[177]. О реакции Подгорного узнаём из телеграммы Видича в Белград. Посол сообщал, что после взаимного обмена колкостями началось обсуждение, во время которого больше говорил Подгорный. Он, по словам Видича, «как свое собственное, высказал мнение, что после встречи товарищей Тито и Тодоровича с Бенедиктовым можно [было] уже заранее сказать, что заявление правительства и ЦК КПСС не помогло югославским товарищам понять и свои ошибки, и саму ситуацию, вынудившую СССР и других предпринять известные меры в отношении ЧССР». Видич выделил слова собеседника о том, что «сейчас и самые жесткие противники из империалистического лагеря отказались от использования определения „оккупация“, „интервенция“, и эти выражения продолжают использовать только в Югославии, что их (советских руководителей. – А. Е.)