Арина заметила, что после работы над расшифровкой Ивана Николаевича воспоминания из далекого детства вдруг стали необыкновенно яркими. Иногда ей даже казалось, что сейчас она зайдет домой, а там мама на плите готовит блинчики. И уже из двора-колодца чувствуется их запах, а струящийся через желтые кухонные занавески свет даже хмурой осенью кажется солнечным и уютным. Мечтая о блинчиках, Арина вошла в квартиру и споткнулась о большие грязные сапоги, небрежно брошенные при входе. Грязь налипла на них большими засохшими лепешками. На кухне сидел ее сосед Дима и с интересом крутил в руках видеокамеру. На маленьком экранчике продолжала рассказ пациентка старичка-доктора.

– Ты что делаешь? Выключи сейчас же, батарейку посадишь, – подлетела к нему Арина и выхватила камеру из рук.

– Клевая штука. Откуда у тебя?

– Мамина.

– А кто эта женщина?

– Дальняя родственница. Я искала кадры, где мы с мамой, но пока что не нашла. А батареек мало. Дай мне камеру, пожалуйста.

– Держи, – Дима протянул ей камеру. У меня скоро выплата. Я куплю батарейки и сниму тебя в кино. Ты выглядишь как настоящая актриса. Очень красивая. Особенно когда волнуешься.

– Спасибо. – Арина побыстрее спрятала камеру в ящик стола. – Ты напугал меня, как ты вошел?

– Я же слесарь, у меня набор инструментов. И пытливый мозг. – Дима горделиво похлопал по пластиковому чемоданчику, который стоял около него под столом. – Ты же не хочешь мне дать ключ, чтобы я мог больше не волноваться, что с тобой все в порядке? Ходишь одна по ночам, когда в городе чрезвычайная ситуация. А я, между прочим, обещал твоей маме за тобой присматривать.

Арина почувствовала, что краснеет. Ее щеки всегда предательски полыхали в минуты неловкости и смущения. Сосед не слишком-то нравился Арине. И ей не нравилось, что теперь он вот так запросто, как муж, в любой момент может зайти к ней домой. Но они знали друг друга с детства, так как их родители дружили. Мама Арины устроила Диму работать в ГКЦ, и когда Арина осталась одна, Дима пришел к ней и сказал, что теперь он о ней позаботится. Он сказал, что поклялся ее матери никогда ее не бросать. Арина подозревала, что Дима сильно преувеличивает и никакой клятвы на самом деле не было, но как теперь избежать чрезмерного сближения, девушка не знала. И хотя против искренней дружбы с Димой она в целом ничего не имела – гораздо страшнее было остаться одной на всем белом свете (а именно так она чувствовала себя после смерти мамы), в плане личных чувств соседский мальчик ей никогда не был приятен. Дима был с малых лет ужасно избалован родителями, никогда ни в чем не уступал и чуть что – бежал на нее жаловаться. Пока их мамы чаевничали на кухне, он заставлял Арину играть в войнушку. Получилось так, что она сама научила его играть в «наших» и «фашистов» (фашистами ее няня называла всех негодяев, и Арина знала, что в прошлом это были самые жестокие люди на планете). Нянькина игра пришлась Диме по вкусу, особенно роли фашистов, пытающих своих жертв. Когда им было лет десять, он так больно вывернул Арине руку, что она стала его бояться. Мама удивилась, что девочка не хочет больше ходить в гости к соседям, но настаивать не стала. При этом мамы со смехом называли их «парочкой» и собирались в будущем поженить. До того, как произошла трагедия, Дима и Арина здоровались, если встречались в подъезде, но не более того. А потом он неожиданно быстро занял все ее личное пространство и вел себя так, будто имел на это полное право.

Год назад, когда холодной зимой Димины родители возвращались с дачи, их зарезали гоблины. Это было в самом начале беспорядков, до того, как в городе объявили комендантский час и стали расстреливать бродяг без суда и следствия. Тогда горожане еще были расслаблены и не ждали смерти за каждым углом. Чету Киреевых нашли на улице окоченевшими, с пробитыми головами. Арина долго сомневалась, но решила зайти к Диме домой, чтобы выразить сочувствие. Ее мама умерла уже давно, и она до сих пор плакала каждую ночь, горюя о ней. Когда Арина зашла в квартиру соседей, парень сидел на кресле, отвернувшись от нее, и неподвижно глядел в окно.

– Дима, мне так жаль твоих маму и папу. Они были чудесными людьми. Мама всегда говорила – какое счастье иметь рядом таких соседей. Я знаю, что ты чувствуешь. Это ужасно…

У Арины в горле стоял комок, она заплакала и обняла его за плечи. Дима протянул ей бокал вина.

– Давай помянем наших. Все они жертвы этого страшного времени, кровавой мировой бойни, – сказал он хриплым голосом.

Арина редко пила алкоголь, но вино было таким необычайно сладким и вкусным, что она незаметно для себя выпила целый бокал.

Дима ненадолго ушел в другую комнату. Арина подумала, что, наверное, он не хочет, чтобы она видела его слезы. Бедный мальчик. Все же, пока родители живы, мы остаемся детьми в любом возрасте. А теперь им обоим придется взрослеть – быстро и болезненно. Арина уже три года как проходила через это состояние и до сих пор не могла с ним смириться.

Неожиданно из спальни заиграла громкая музыка, и Дима вышел к ней с широкой улыбкой и распростертыми объятиями. Он схватил девушку и закружил в танце. Арина была пьяна, ноги заплетались.

– Как ты прекрасна, как невинна. У тебя совершенно нереально тонкая талия, я думал, таких на свете не бывает. Знаешь, Арина, что я думаю про смерть наших родителей? Я думаю, что все к лучшему. Ведь теперь мы свободны. Никто не будет говорить нам, как жить, как дышать, что надевать на улицу. Можем танцевать хоть всю ночь напролет. И кстати, у отца остался неплохой запас вина, бутылок десять, а то и больше. Можем выпить его хоть весь. Честно говоря, я даже рад, что так все получилось. Кто знает, сколько еще лет нам пришлось бы терпеть стариков, пока власти не решили бы отправить их за Стену.

Дима был худой, с большой кудрявой шевелюрой, которая делала его голову непропорционально большой, и маленькими нервно бегающими глазками. Он делал вокруг девушки какие-то собачьи движения и, судя по всему, казался себе верхом сексуальности.

Арина оттолкнула парня.

– Как ты можешь так говорить? Они же любили тебя.

– Любили? Возможно. Хотя мне кажется, это называется не любовь, а домашний террор. Они всю жизнь держали меня на коротком поводке, словно собачку. Была бы возможность, мать замариновала бы меня с огурцами и поставила на полочку в кухне, чтобы я всегда был под рукой. Меня с детства объявили больным ребенком, хотя я был здоров как бык, пичкали лекарствами, не разрешали играть с другими детьми, не разрешали выходить на улицу. Я первый раз вышел из дома в прошлом году. Ты можешь себе представить такое? Ты была единственная, кто хоть как-то допускался ко мне. Я так плакал, когда ты перестала к нам приходить. Ладно, к чему это я. Да, я рад, что они умерли и наконец оставили меня в покое. Зачем мне, спрашивается, горевать? Давай выпьем и займемся любовью на отеческой кровати. Все равно она им больше не понадобится. На, пей. Пей же, говорю тебе.

Дима попытался влить ей в рот еще вина, но Арина выскочила из квартиры со слезами с чувством гадливости. Бедные Киреевы взрастили в своем гнезде монстра. Может, и к лучшему, что они никогда не узнают его истинную суть.