…Прозвенел звонок на перемену, и ученики одиннадцатого класса потянулись из кабинета физики. Марат вместе с Наташей Белодедовой отошел к окну. И тут к нему подошла Олеся Палий.

— Марат, слушай, разговор есть, — сказала она. — Давай отойдем.

— Олеська, давай попозже, — попросил Марат. — Что-то мне нехорошо…

— Фигово себя чувствуешь, да?

— Ну, как бы да, не очень.

Тут Белодедова, не оборачиваясь, издевательски произнесла:

— Бедняжечка…

Палий посмотрела на нее с возмущением:

— Натаха, ты бы постыдилась! Твой парень заболел, а ты… Даже не сказала!

— А ты бы сразу всем раззвонила, да?

— А чё такого? Своим надо помогать.

— Ну и помогай!

— Я и хочу, — сказала Олеся. — Слушай, Марат, я тут турнир призовой выиграла. Ну, там всякие задержки с выплатой, но через месяц обещали. Там нормально денег, почти пятьдесят тысяч рублей. Короче, я тебе эти бабки отдаю, но они только через месяц, понимаешь? Надо занять под это дело у кого-нибудь. Врубаешься?

Марат был ошеломлен. Такого он не ожидал! Он не знал, что сказать. А вот на Наташу щедрость Олеси не произвела никакого впечатления.

— Чего замолк? — спросила она. — Скажи тете: спасибо. Спасибо, мать Тереза.

— Дура, что ли? — обернулась на нее Палий. — Марат, короче, давай после занятий потрещим. Главное, нос не вешай. Ладно?

— Ладно, — отозвался Марат. — Спасибо, Лесь.

Когда Олеся в сопровождении Гоши Довженко отошла в сторону, Марат повернулся к Наташе.

— Видишь? — горячо сказал он. — Давай скажем правду! Все поймут!

— Дурачок ты, Марат, — усмехнулась Наташа. — Ты теперь в черном списке. И Палий, кстати, тоже. Жалко, что ты так ничего и не понял про наш теперешний класс.

Тут к ним подошел Барковский. Наташа помрачнела еще сильней, кивнула Марату: вот видишь? А Барковский предложил:

— Поговорим?

— Поговорим, — согласился Марат, и они отошли.

Свернули за угол, где их никто не мог слышать, и Барковский заявил:

— Раненые спартанцы воюют дальше. И либо погибают вместе со всеми, либо побеждают вместе со всеми. А ты хочешь в лазарет. То есть соскочить.

— Я тебя не понимаю, — признался Марат. — У тебя же есть деньги.

— Есть, — кивнул Барковский.

— Так помоги!

— Нет. Какой смысл? Тяжелораненых спартанцы добивали, потому что они были обузой. Не хочешь, чтобы тебя добили? Встань в строй и сражайся. Добудь то, что тебе нужно, в бою!

Тут оба школьника увидели Крюкова, который проходил мимо по коридору. Он тоже увидел одиннадцатиклассников, помахал им рукой. Когда капитан отошел подальше, Марат сказал:

— Кстати, он спрашивал, откуда у тебя деньги.

— И что ты сказал?

— Пока ничего.

Слово «пока» Марат выделил особо.

— Ясно, — кивнул Барковский.

— Я тебе не угрожаю, — уточнил Марат. — Я прошу о помощи.

— И ты готов рискнуть?

— Считаешь меня трусом?

— Пока да, — ответил Барковский. И тоже выделил слово «пока».

…В школу капитан Крюков пришел не прямо из больницы. Сначала он заглянул на почту, где работала почтальоном мама Максима Юрова. И вместе с ней пошел по ее участку: почтальон разносила письма и извещения, а капитан разговаривал с ней о сыне.

Он узнал о Максиме много нового. В частности, что тот одно время связался с компанией шпаны и почти бросил учебу. А потом вдруг взялся за ум, решил сменить школу и поступил в ту, где учится сейчас.

— Эта школа, конечно, не для таких, как Максим, — рассказывала мать Юрова. — А он старался. Ведь до этого, когда мы отца похоронили, он все на улице торчал, домой не загнать. А потом пришел и говорит: ну, все, мать, Макс Юров нагулялся, теперь учиться надо. Я, говорит, в комитет пойду, по образованию. И пошел. Один.

— Молодец какой! — похвалил Крюков.

— Они ему грант какой-то выписали на обучение, — продолжила свой рассказ Юрова. — Да, мужик в доме… Счастье, конечно.

— А девушка-то у него есть?

— Кто-то есть, а кто — не видала ни разу. И спросить боюсь.

— А откуда знаете?

— Я ж почтальон. Пару раз письма носила. Что ж я, почерк его не узнала бы? Узнала…

— Ну, а может, это вовсе и не девушке, — все не соглашался Крюков. — Он же там на конверте амурчиков не рисовал?

— Да ну, какие амурчики! Я думаю, там стихи были.

Она достала мобильник, набрала номер сына, стала ждать. Однако ответа не последовало.

— Стихи? — удивился Крюков.

— Да, я слыхала пару раз, как он бормочет. Не Пушкин, конечно, но красиво. Я б не устояла.

— И что же, на конвертах даже имени не было? — продолжал допытываться Крюков.

— Имени не было, — отвечала Юрова. — Адрес был, точно. И фамилия.

— Не запомнили, конечно? — спросил Крюков.

Спросил — и замер в ожидании.

— Запомнила, — ответила Юрова. — Фамилия известная, пушкинская. Помните, как в «Евгении Онегине»: «И быстрой ножкой ножку бьет»?

Крюков в изумлении покачал головой: он не ожидал от этой женщины Пушкина. И тихо выдохнул ответ:

— Истомина…

— Точно! — сказала Юрова.

Снова достала телефон и набрала номер сына. И снова он ей не ответил.

— Все-таки у меня сердце не на месте, — призналась она. — Чего вы все про Макса выспрашиваете? Случилось чего? И к телефону вот не подходит…

Тут участковый стукнул себя по лбу, будто только что вспомнил что-то важное:

— Вот я осел! Конечно, не подходит. Поэтому я вас нашел.

Он достал из кармана телефон Юрова и протянул матери.

— Потерял он его. Вот, возвращаю.

…Физрук Баграмов услышал, как стукнула входная дверь, и понял, что это вернулась хозяйка квартиры — Людмила Царева. Он робко выглянул в прихожую и спросил:

— Ну что, у меня проблемы?

— Он в школе, — сообщила Царева. — Скоро он тебя найдет здесь, и тогда начнутся настоящие проблемы. Ты должен вернуться.

— Я не могу! — взвыл Баграмов. — Знаешь, я… я уеду! Я ведь не давал никаких подписок о невыезде. Ничего на меня у них нет… Уеду туда, где меня никто не знает… Начну сначала… Буду тренировать малышей…

— Ты уже уезжал туда, где тебя никто не знает, — напомнила Царева. — Начинал сначала. Тренировал малышей.

— Люда! — взмолился Баграмов.