— Что — Люда? Ну что Люда? Я, директор школы, вынуждена покрывать тебя, который… Ну почему?

— Потому что я твой сводный брат, — напомнил Владимир Ованесович.

— Ты мне не брат, Володя, ты мой кошмар! Может, я и детей пошла учить, чтобы из них никогда не вырастали такие, как ты! И когда я поверила в то, что делаю, ты опять пришел в мою жизнь…

— И ты меня приняла! — горячо подхватил Баграмов. — Дала мне работу. Ты — мой ангел!

Царева мрачно смотрела на него. Спросила:

— Этот мальчик… Гоша Довженко… Он будет молчать?

— Я… не знаю… — вновь пролепетал Баграмов.

— Тогда иди и расскажи все сам! В конце концов, ведь ничего непоправимого не произошло? Ты же не… убивал ее?

— Нет! Нет!!! — прокричал Баграмов. — Хорошо. Я и сам решил. Пойду к этому Крюкову и все расскажу. Как все было.

— Ты правильно решил, — заключила Царева. — Мне надо вернуться в школу. А ты иди к капитану. Когда поговорите, зайди ко мне. Я буду ждать.

И она ушла. А Баграмов сел на стул в прихожей и сидел неподвижно…

…И вновь Крюков и учитель информатики сидели за соседними компьютерами у него в кабинете. Лапиков пролистывал на экране аватары «оппонентов», загруженные школьниками. Крюков покачал головой:

— Ну и рожи? А вы знаете, кто эти люди?

— Только некоторых, — отвечал Лапиков.

На экране появился «отец Мелковой».

— Это, например, кто? — спросил капитан.

— Не знаю, — ответил учитель. — Его загрузила Аня Мелкова. Я там в описании файла указал.

Крюков сам пролистал дальше. Появился «отец Марата».

— А это кто?

— Не знаю, честно. Это оппонент Марата Галимова.

Крюков стал листать дальше; на экране возникло красивое девичье лицо. Оно показалось ему знакомым.

— Не понял… — пробормотал он. — Это же та девочка, которая погибла? Правильно?

— Да, это Алина Русанова.

— И чей же она оппонент?

— Вообще-то ее загрузила… Ира Шорина…

Крюков перестал листать, круто развернулся к Лапикову. Он понял, что ему надо еще кое с кем поговорить. Он вынул из компьютера флешку, на которую Лапиков сбросил для него всех «оппонентов», и вышел из компьютерного класса.

И тут же, возле двери, увидел учительницу биологии Марину Ивановну. А она увидела у него в руке ту самую флешку, которую оставила у Лапикова, как знак его вины… и своей угрозы. По крайней мере, флешка была очень похожа, так что учительница биологии просто глаз от нее не могла отвести. И Крюков это заметил. Спросил:

— Интересуетесь?

Тут Марина Ивановна опомнилась.

— Нет, просто… — пробормотала она, не зная, что сказать… — Извините, мне пора… на урок…

И убежала. Зато из двери учительской, расположенной неподалеку, вышла Царева. Увидев участкового, она вздрогнула. А он подчеркнуто вежливо поздоровался:

— Здравствуйте, Людмила Михайловна!

— Добрый день… — пробормотала Царева.

— Людмила Михайловна, мне бы с вашим физруком поговорить, — сказал Крюков. — А его все нет и нет…

— Как… нет? — растерянно ответила Царева. — Он обещал сегодня… Я сейчас позвоню…

Она достала мобильный, набрала номер и стала ждать ответа.

…Человек, которому она звонила, стоял возле готовой к отправлению электрички. Услышав звонок сотового телефона, достал его, посмотрел на экран… После чего нажал кнопку «отбой», выключил телефон и, оглядевшись, бросил его в урну, стоявшую у входа на платформу. Затем, поправив висящую на плече спортивную сумку, он вошел в электричку.

А Людмила Михайловна, так и не дождавшись ответа, подняла глаза на Крюкова и растерянно сказала:

— Я не знаю… он обещал прийти…

Она не сказала «прийти к вам и рассказать все, как было». Она не знала, что теперь говорить…

А капитану Крюкову на данном этапе расследования все интереснее становилось то, что связано с погибшей ученицей Алиной Русановой. Он хотел узнать как можно больше про ее отношения с другими одиннадцатиклассниками. Он бы, наверное, дорого дал за то, чтобы увидеть тот ноябрьский день, когда школьники узнали о гибели Алины…

…В тот день у одиннадцатого класса шел обычный урок английского языка. У доски стоял Миша Барковский. Правда, ответ его был не совсем обычный: он только что удивил Анастасию Николаевну заявлением, что Шекспир как предмет для изучения устарел и учить его не следует.

— Кого же ты нам предлагаешь учить вместо Шекспира? — спросила Истомина.

— Кого-то полезного, Анастасия Николаевна, — отвечал Барковский. — Нам полезного. Для жизни, для того, чтобы определиться, кем быть, как жить.

— И ты серьезно считаешь, что Шекспир для этого не подходит? И кто же подходит, по-твоему?

— Да хотя бы Мальтус, — уверенно заявил Барковский. — Великий английский философ.

— Который считал полезными эпидемии и войны?

— Да, он считал это хорошим способом избавиться от человеческого мусора, — все так же твердо ответил лидер класса. — Или Ницше на худой конец, «Так говорил Заратустра». Есть отличный английский перевод.

Анастасия Николаевна все никак не могла поверить, что Барковский говорит серьезно.

— А ты, Миша, что — ты с ними согласен? — спросила она.

— Ну… — начал Барковский.

Однако он не успел раскрыть свои взгляды на проблему «человеческого мусора» и призыва Ницше «слабого — толкни». Дверь класса без стука открылась, и в класс вошел директор Русанов. Он был не похож сам на себя: бледный как бумага, постаревший на много лет, с блуждающим взглядом. Школьники при его появлении стали переглядываться, кто-то захихикал — вид директора им показался забавным. Но Истомина сразу поняла, что дело неладно.

— Юрий Васильевич, что случилось? — тревожно спросила она.

Русанов тяжело присел на пустое место дочери, развел руками:

— Настенька Николаевна… Мне утром позвонили… Ездил в больницу… Алиночки… Не будет… Пришел сказать…

Истомина никак не могла понять, что он имеет в виду, о чем говорит:

— Алина заболела? Серьезное что-то? Может быть, надо помочь?

Русанов посмотрел на учительницу, жалко улыбнулся:

— Алиночка… с ней несчастный случай… Пришел сказать, что ее не будет сегодня… и вообще никогда…

В классе наступила гробовая тишина. Все переглядывались. Шорина почему-то пристально смотрела на стоящего у доски Барковского. И когда он поймал ее взгляд, ему стало не по себе.

Директор с трудом поднялся, пошел к двери. Истомина кинулась ему помогать, но он покачал головой — не надо, мол, — и сам вышел из класса. Послышался голос Белодедовой: