– Разумеется, ваша светлость, – с готовностью согласился комендант, ибо немецкие офицеры относились к аристократии с большим пиететом, – разумеется. Наши солдаты – люди очень дисциплинированные и будут вести себя безупречно. Я за это отвечаю.

Так жизнь усадьбы у реки оказалась подчинена своду новых правил.

Для всех домашних, включая прислугу, главная заповедь гласила: с солдатами разговаривает только сама баронесса. Даже если речь идет о разбитой чашке, этот вопрос решает хозяйка и никто другой.

Для солдат перечень правил был обширнее. Они существовали только в устном виде, поскольку на бумаге могли бы попасться на глаза коменданту. Каждый понедельник, после еженедельной смены личного состава, вновь прибывших приглашали в гостиную для знакомства с баронессой. При этом она величественно восседала с прямой спиной в кресле, а солдаты стояли по стойке смирно. Тоном, не допускающим возражений, баронесса перечисляла правила поведения в ее поместье. Сержанту отводится комната в доме, солдаты размещаются в каретном сарае. Никакого шума после десяти часов вечера. Мусор выкидывать в бочку у кухни.

– С трех до половины четвертого чаепитие на веранде. Ровно с трех. Состав моей прислуги не допускает работы посменно. Поэтому я требую, чтобы на чаепитие все являлись одновременно, ровно в три. Места на веранде более чем достаточно.

Существовали еще и другие предписания. Авторитет баронессы был столь велик, а немцы питали такое уважение к авторитетам, что никому и в голову не приходило возражать. Сказано: чаепитие с трех до половины четвертого, – значит, так тому и быть. А из этого следовало, что с трех до половины четвертого паром не охранялся. И кое-кому это было известно. Сведения о времени чаепития передавались шепотом и только самым надежным лицам. Каждый день паромщик ван Дейк переправлял на ту сторону Эйссела людей, предпочитавших не попадаться немцам на глаза, тех, у кого не было документов или кто перевозил запрещенные предметы и грузы. А баронесса Луиза Адельгейд Матильда Веддик Вансфельд, погрузившись в кресло за чайным столом, вела между тем непринужденную, полную изящества беседу с немецким вермахтом.

Утром, в девять часов, баронессе доложили о приходе Михиля. Она приняла его благосклонно и выразила соболезнования в связи со смертью отца, не скрывая отвращения к методам оккупантов.

– Что я могу для вас сделать, молодой человек?

– Мне надо кое-что уточнить, мефрау. Вы живете у самого парома. Скажите, пожалуйста, можно ли переправиться через реку между тремя часами и половиной четвертого? Мне бы хотелось в это время перевезти на тот берег двух крестьянок.

– Двух крестьянок, – повторила баронесса. – А сколько тебе лет?

– Шестнадцать, мефрау.

– А почему ты не ходишь в школу?

– Сейчас нет сообщения со Зволле. А для велосипеда не достать нормальных шин.

– Понятно. Поэтому ты перевозишь крестьянок. На багажнике своего велосипеда с негодными шинами?

– Я надеюсь, что Кунен даст мне лошадь и телегу.

– А если не даст?

Михиль промолчал. Что он мог ответить?

– А почему твои крестьянки не могут перейти реку по мосту?

– Потому что любят плавать по воде, – нашелся Михиль, который, с одной стороны, не хотел выдавать секрет, с другой – боялся показаться невежливым.

– А почему именно с трех до половины четвертого?

– Я слышал, это время чаепития. Они надеются, что на переправе им подадут чашку чая.

– А как зовут твоих крестьянок?

– Как же их зовут… фамилия у них, кажется, Бартельс, да-да, Бартельс, мамаша Бартельс и ее дочка Артье.

– А почему именно ты везешь их через реку?

– Ну кто-то ведь должен это сделать. Да и фамилия у них на ту же букву, что у меня. Это создает ощущение общности.

– Послушай, мальчик, ты ведь не смеешься надо мной?

– Да как же я могу, мефрау баронесса… как я могу над вами смеяться!

На худом лице баронессы появилась едва заметная улыбка.

– Сегодня в половине второго можешь подойти к моей конюшне. Там тебя будет ждать тильбюри[23], запряженный конем Цезарем. Надеюсь, ты умеешь обращаться с лошадьми? Паром отходит ровно в три часа пять минут. Ты должен вернуть мне тильбюри и, главное, Цезаря не позднее семи.

– Мефрау баронесса, это так любезно с вашей стороны, я…

Благородная дама поднялась во весь свой огромный рост. Аудиенция была окончена. Величественным поворотом головы она велела гостю замолчать. Не договорив слова благодарности, Михиль поспешно вышел из комнаты, полный восхищения этой необыкновенной женщиной.

Ицхак Клееркопер и его сын Давид побрились с особой тщательностью. Затем они запудрили черные корни волосинок на щеках и подбородке. Народные костюмы были заранее доставлены из сундука одной местной заслуживающей доверия фермерши, а недостающие мелочи на скорую руку сшили мама с Эрикой. Стоило Клееркоперам надеть белые накрахмаленные чепчики, они сразу же преобразились в женщин. Забавно было смотреть на эту парочку, обряженную крестьянками из Велюве.

– Ловите! – вдруг воскликнула мефрау ван Бёзеком и бросила менейру Клееркоперу яблоко.

Он инстинктивно соединил колени, как всегда делают мужчины, привыкшие носить брюки, когда хотят поймать низко летящий предмет.

– Вот вы себя и выдали! – улыбнулась мефрау ван Бёзеком. – Женщина в длинной широкой юбке в таких случаях, наоборот, раздвигает колени и ловит летящую вещь в подол.

– Ну вот, отец, ты и получил свою первую двойку за исполнение женской роли, – рассмеялся Давид.

– Да, женщина из меня никудышная, – виновато признал менейр Клееркопер. – У тебя, наверное, лучше получится.

Он скрутил самокрутку из махорки и бросил ее Давиду. Тот, уже зная, в чём фокус, раздвинул колени и поймал самокрутку в подол.

– Подожди гордиться, – остудил его пыл отец. – А покажи-ка нам, как женщина чиркает спичкой.

– Думаешь, не знаю? Мужчина чиркает по направлению к себе, держа палец около серной головки, а женщина вот так: держит спичку почти за кончик и чиркает от себя.

Давид зажег спичку так, как это делают женщины, и закурил. Победоносно посмотрел на окружающих.

– Я в восторге, – произнес менейр Клееркопер, лукаво прищурившись. – Только вот я никогда не видел, чтобы крестьянки курили. Да и тебе не следовало бы.

Все рассмеялись, а Давид громче всех.

– Последнее слово всегда остается за моим отцом, – весело заметил он.

– Давайте договоримся: при посторонних вы будете молчать, – вернулся к делу Михиль. – У вас мужские голоса, да и здешнего диалекта вы не знаете. Мне надо вернуться на этот берег не позднее семи. Так что я смогу отвезти вас дальше, чем просто на ту сторону. Куда вам надо добраться? Или вы об этом предпочитаете не рассказывать?