На океанском ветру полощется одинокий желтый флаг, небо растянуто над океаном, покрывает его до горизонта, простирается дальше. Кругом, насколько хватает глаз, никого. Мы одни; кажется, что Вселенная устроила для нас приват-шоу с трансляцией на бескрайний экран черных небес. Для нас она обнажилась, нам распростерла объятия.

Ноги сами несут меня к воде.

– Только попробую, холодная или нет. Во мне дельфин проснулся.

– Будь осторожна.

Голос у Джонаса ласковый, предостережение смягчено теплым воздухом. Бог свидетель, Джонас ведет себя как папочка; настолько вжился в роль, что переключиться не может.

– Тут подводные течения. Знаешь, какие мощные?

Еще бы не знать. Для того и желтый флажок висит – чтобы отпускники не увлекались ночными купаниями. Ночная вода – не то что дневная. У ночной воды железная хватка.

– Сказать, Джонас, что меня заводит? Тот факт, что приливы и отливы зависят от Луны.

Джонасу достается моя самая обольстительная улыбка. Пора ему уже расслабиться.

– Только подумай, как она далека от нас. И как прекрасна. И какая в ней сила. Знаешь, я прямо чувствую: Луна и меня притягивает.

– Да?

Джонас смеется, но не надо мной. Кажется, он вообще над другими смеяться неспособен, а если бы и попробовал, у него бы вышло необидно.

– Ты, наверно, лунного притяжения не чувствуешь, потому что весишь больше меня. А я вот чувствую. Как будто лассо на меня набросили, честное слово.

Поднимаю руки, точно и впрямь обвязана вокруг талии. Переставляя руки по воображаемому лассо, захожу в воду поглубже, ведомая Луной. Вода холодная, но я успеваю зайти по самые голени прежде, чем Джонас опомнился.

– Куда ты? Дальше не ходи. В Верона-ков спасателей нету.

Швыряю кардиган на песок – он мне еще на обратном пути пригодится, пусть будет сухим.

– Да ладно, Джонас! Спасатели – это миф.

– И вовсе не миф. Просто в нашем городе они не водятся.

Я зашла уже по колено. Оборачиваюсь к Джонасу, повышаю голос:

– Ты и вправду считаешь, что спасатель в одиночку способен отбить у Вселенной человека, на которого Вселенная глаз положила?

– Наверно, для этого и придумали искусственное дыхание. Чтобы вдыхать жизнь. Обратно.

Джонас говорит веско – но явно не понимает истинного смысла упомянутой процедуры.

– Согласна. Иногда Вселенная действительно может вернуть свою добычу. В тех случаях, когда она только хотела напомнить, что все в ее власти.

Вода касается кружев ночнушки. Обеспечивает упругую поддержку снизу. Я эту поддержку по контрасту чувствую: моей душе случалось и захлебываться, и растекаться. И про бездонность свободы мне тоже известно не понаслышке.

– Виви, ты промокнешь. И вообще, после закрытия пляжа в воду нельзя.

Джонас сам зашел по лодыжки, но я-то в воде по пояс, вот и приходится кричать, чтобы волны заглушить. Вода ледяная, только я холода не чувствую, потому что мне эта забава очень уж по вкусу.

– Господи, Джонас, ты же выдрой был. Отдайся инстинкту!

Простираю руки. Они отражают бледный лунный свет, темные веснушки кажутся дырочками от булавок.

– Ну, давай, Джонас Дэниэлс!

Джонас нехотя заходит по колено, и мне за него прямо-таки стыдно. Что и говорить, эти местные совершенно не ценят своего счастья. У них к самым террасам волшебство подступает, а они – ноль внимания. На лице Джонаса неоновыми буквами написано: «Должен. Просчитать. Все. Риски». Взрослость – она вроде хитинового чехла. Требуется для младших; а мне надо, чтоб Джонас эту взрослость отбросил хоть на одну ночь, вытворил что-нибудь, от чего чувства проснутся.

Впрочем, его темные вихры до того хороши, особенно когда их летний ветер треплет, что я ему любой прагматизм прощу. Разворачиваюсь, иду к Джонасу. Теперь вода достает мне лишь до бедер. Мокрой ладонью касаюсь его сухого лба. Капля соленой воды катится по переносице.

– Джонас Дэниэлс, крещу тебя во имя Божества Полуночного Купания…

– Что это за божество такое?

– Другое его имя – Луна, а еще это божество известно под множеством официальных названий, которые я не хочу сейчас упоминать. На чем я остановилась? Вот: да защитит тебя, Джонас Дэниэлс, Божество Полуночного Купания, да вразумит тебя, чтоб ты не был таким несносным занудой и начал уже действовать, как подобает сверхновой звезде, каковой ты являешься.

Джонас смотрит на меня как на сумасшедшую. Или это он восхищается мной, будто я – целая галактика, сверкающая звездами, бескрайняя, не запечатленная на картах. В следующий миг Джонас улыбается, и сразу ясно: он меня понял. И я ни о чем больше думать не могу, только о сегодняшнем пляжном поедании черешен: темный сок у Джонаса на нижней губе, быстрое движение языка – ни капли мимо.

Закрываю глаза секундой раньше, чем Джонас целует меня. Вцепляюсь в его футболку, чтобы сохранить равновесие среди волн. Он обнимает меня за шею, притягивает ближе, и океанское дно уходит из-под наших ног, и сама Луна завистливо шепчет: «Во дают!»

Ничего похожего на наш первый, быстрый поцелуй – тогда я действовала под влиянием сиюминутного порыва. К этому поцелую мы подошли со всей ответственностью; мы им упиваемся, повторяем про себя: «Да, мы это делаем; да, да, да». Вот она, разница между счастливым летним днем и жаркой летней ночью. Мы стоим в океанской воде по колено – а по ощущениям, я с головой окунулась.

Обеими руками обнимаю Джонаса, повисаю на нем, целую самозабвенно, не задаваясь вопросами типа: «А к чему это приведет?», или «А я ему правда нравлюсь?», или «Что это все значит?». Конечно, найдутся те, кто меня осудит. Даже Руби однажды спросила: «Вив, ты хотя бы ведешь счет парням, с которыми целуешься?» Конечно нет! А знаете почему? Так я вам скажу, сестрички: потому что – лето, и потому что парень – красавчик и милашка, и вообще, я согласна поцеловать кого и что угодно, лишь бы это было взаимно. Ну как, понравились черешенки?

Наконец мы отрываемся друг от друга. Дышим чаще и тяжелее, чем до поцелуя. У Джонаса глаза открыты как никогда – не в смысле «распахнуты» или «вытаращены», нет. Они открыты в глубину. Будто Джонас начал просыпаться. Потому что я жизнь в него вдохнула – рот-в-рот.

По моим представлениям, должно было появиться ощущение триумфа – но я почему-то отвожу взгляд, не разжимая объятий. Угол зрения поменялся, проекция сместилась на градус, не более, – и наконец-то все встало на свои места. Представляется оперная дива; вот она поет на сцене, упивается собственной избранностью – и вдруг обнаруживает, что есть еще и оркестр, играющий с душой, пробирающий до слез. В смысле, думаешь: вот сейчас буду отдавать – а сама все берешь и берешь, впитываешь.

– Ладно, уговорила.

Джонас улыбается, сжимает мою руку. Задыхаясь от холода и красоты, бежим навстречу волнам.