Сегодня видела во сне сиэтловских подруг, Руби с Амалой. Мне снилось, будто я у Амалы дома, народу – тьма, музыка бьет по ушам. Я, наверно, опоздала на вечеринку, Амала и Руби сидят в кухне. Судя по всему, отмечают день рождения Руби. На голове у нее пластиковая корона с крупным бутафорским бриллиантом розового цвета. Вручаю подарок, Руби визжит от восторга, мы все втроем пьем что-то приторное, с запахом лайма. Следующая сцена: я на заднем крыльце, курю; потом, сразу – в спальне, с хихиканьем стаскиваю рубашку с того самого парня. Рубашка застегнута, тащу через голову. Чувствую себя законченной стервой. Причем подсознание вопит: «Прекрати, остановись!»

И вот я уже на улице, и все знают, что я натворила, хотя сама я ничегошеньки не помню. Амала рыдает, собирается толпа – смотреть бесплатный спектакль. Они – по одну сторону лужайки, я – по другую. Руби в неуместной короне обнимает Амалу, успокаивает. Длинные волосы Амалы развеваются на ветру, лицо искажено. «Как ты могла так со мной поступить, Виви? – визжит Амала. – Убирайся из моей жизни! Ко всем чертям!» И я убираюсь. Ко всем чертям. Из жизни.

Прихожу в себя в Ричардовом доме. Ладони и лоб мокры от пота.

Ночной кошмар. Воспоминание. И то и другое.

Надо мной потолок – безупречно белый, пустой до рези в глазах.

* * *

Поздним утром я стою на стремянке посреди спальни.

– Господи! А это еще что такое?

Мама застывает в дверном проеме, сложив руки на груди. Вот не идет ей родительскую строгость на себя напускать; не идет, и точка.

– Знаешь, мам, я в одном журнале такую идею нашла! Фантастика просто. Представь, акцент нужно делать не на стены, а на потолок. В общем, я вдохновилась. Насчет Ричарда не волнуйся. Я ему звонила.

– Что? Ричард ведь оставил телефон только для экстренных случаев!

Знаю, знаю. Ну так случай и был экстренный. Впору вызывать реанимационную команду. Я просто сказала Ричарду, что не могу спать в чертовой спальне. Слишком много пустого пространства, стены – точно белый шум, только не для ушей, а для глаз. В телефоне слышались обрывки разговора на китайском – серьезные голоса. Наверно, котировки какие-нибудь обсуждали – или, как я это предпочитаю называть, символы жизни, в которой нет места вдохновению. Но Ричард поспешно произнес четыре волшебных слова (если честно, тон был грубоватый): «Делай что хочешь, Виви».

Вот я и сделала. Прискакала к магазину стройматериалов еще до открытия, уселась на скамейке, на автобусной остановке, со стаканчиком кофе из закусочной Бетти. Купила несколько в аликов, малярную ленту, большущую банку краски густо-фиалкового оттенка и еще маленькую баночку перламутровой краски. В гараже нашла стремянку. Взялась за работу. Катала валик туда-сюда, получились длинные полосы, расходящиеся от центра. Полный эффект темно-синей дыры в бесконечности белой Вселенной. Шея теперь ноет, плечо занемело, позвоночник скрипит, как ржавая железяка, – но оно того стоило.

– Вивьен, – мама сверлит меня взглядом, – ты что, издеваешься?

– Да пойми же – я просто не могла утерпеть. Помнишь, этой зимой тебе приспичило переклеить ванную? Так и у меня было. А Ричард даже обрадовался. Еще бы, такая экономия на дизайнере и на малярах.

В смысле, Ричард должен обрадоваться. Любой на его месте был бы счастлив. Мама прищуривается.

– Ты снова плохо спишь, да?

– Я прекрасно сплю. А ты?

Мой вопрос – проявление пассивной агрессии. «Не расценивай мою бессонницу как симптом более серьезной проблемы. У тебя у самой бессонница, это для художника нормально. А если ты и спишь по ночам, то только благодаря стопроцентно натуральному успокоительному под названием „вино“» – вот что я хочу сказать на самом деле.

– Вообще-то неважно я сплю, Вив.

Мама вздыхает, капитулирует перед моей блажью.

Впрочем, так все обычно и поступают.

– Я на рынок собралась. Просто хотела убедиться, что ты работу не проспишь.

– Через пару минут убегаю.

Ну вот, ушла. Спускаюсь, соскребаю с половиц капли краски. Я заранее выстелила пол газетами, но мне так не терпелось скорее приступить к «засинению», что не хватило терпения получше подогнать газетные листы. Расстегиваю огромную мужскую рубашку, которую использовала вместо рабочего халата; остаюсь в мини-комбинезончике. Покроем он похож на мой винтажный купальный костюм – тоже с хомутиком и в облипку; только шортики чуть длиннее и материал – не латекс, а хлопок с цветочным рисунком. Влезаю в дерзкие золоченые балетки. Потому что я сегодня – алхимик, преобразующий пустоту потолка в крепкий и здоровый ночной сон. Который идет на вес золота. Надвигаю мягкую фетровую шляпу, набрасываю кардиган с заплатанными локтями. Проходя мимо зеркала, хихикаю. Еще бы не хихикать: место действия – Лазурный Берег, время действия – 1940 год; под гангстерским прикидом скрывается прожигательница жизни. В общем, феерично.

Как всегда, чуть задерживаюсь на утесе. Стою на самом краешке. Единственный шаг вперед станет последним движением в забаве, известной как «хождение по доске»[5]. Таблетку помещаю на подушечку большого пальца, щелкаю по ней средним пальцем. Спасибо тебе, таблеточка, только больше я в твоих услугах не нуждаюсь. Покончив с этим, бегу к городу – по траве, по мхам, с победным кличем «Эй-йа-йи-йи!». Океан отзывается эхом, катает эхо по волнам. Конечно, так и есть; даже океан признает во мне вольное создание, духовное дитя просторного, звезднопьяного мира. УРРА!

На упаковке написано «препарат лития». Мне нравится повторять слово «литий» – оно такое мягкое, скромное, приятное на слух. Ли-тии-й. Когда мне его впервые выписали, я подумала: откуда это название? Может, специальная комиссия долго совещалась, придумывая благозвучные, успокаивающие слова? Может, «лит» – вроде как в «Литве», «литографии» и «монолите» – взяли не случайно? По-гречески это значит «камень», я узнавала. Литий стал тяжелым камнем, который притянул меня, унесенную штормом, обратно к земле. Впрочем, литий – вовсе не название бренда; это химический элемент, в периодической таблице обозначается символом Li. Только, по-моему, это должно быть «Литье», ведь от таблеток мои подъемы и спады слились и перемешались в нечто однородное.

И мне гораздо лучше. Мне – чудесно! Вдобавок я продолжаю глотать таблетки из второго пузырька – те, что не дают вернуться сумеречным существам. В прошлом году эти, из сумерек, тискали меня своими чернильными лапами, пока не выдавили из мира все краски, пока мир не стал вроде экрана – с мельтешением серых запятых и треском атмосферных помех. Пока все чувства не заменила пустота.

В сумке жужжит телефон. С восторгом обнаруживаю номер Джонаса. Джонас – один из моих эликсиров. Его губы действуют как успокоительное, теплота разливается по телу, умиротворяет неугомонный ум. Застенчивость Джонаса вносит во все мои действия элемент интриги, а интрига – это бонус. Когда мы после пляжа мылись в летнем душе, я бедного Джонас шокировала – сделала вид, что сейчас сделаю ему… сами знаете что. Зато теперь он только об этом и мечтает.