туалета, где меня и вырвало. Я стоял на коленях, скрючившись над унитазом, заходясь в новых приступах тошноты, и в этот момент я понял, почему я все-таки это сделал. Зачем я отправился к ней, зачем взял с собой фотоаппарат. В ту ночь, когда я впервые увидел эту женщину, участвующую в оргии, я впервые не смог проанализировать ситуацию. Это не давало мне покоя. Это оказалось сильнее меня. Поэтому я и решился на отчаянный шаг: собственноручно снять ее, проникнуться ее ощущениями, перенять ее отношение к жизни. Интересно, сколько философов могут похвастать тем, что истина являлась им возле унитаза?

На нетвердых ногах я возвратился к машине. Какое-то время держал в руках злополучную стопку фотоснимков. Затем порвал их. Уничтожил также пленку: разрезал ножницами на мелкие кусочки. Не стоило мне всего этого делать. А может, наоборот: сейчас хотя бы я удостоверился, до какой степени фотоискусство подчинило меня себе. Только что из этого вытекает? Хорошо это или не очень?

Я закурил сигарету, справляясь с остатками тошноты, и принялся ждать приезда Лени Ефремцева.

Глава 16

Мне снился сон… Загадочный, пророчащий о чем-то неотвратимом, предзнаменующий наступление поворотных событий. Я прикоснулся к его оболочке; мне не хотелось позволять ему заглатывать меня целиком…

…В воскресный день заказов было плачевно мало. С утра я провел полную ревизию обеих машин; вместе со мной в помещении находилась Таня Короткова, уборщица. У нее был свой плавающий график, поэтому встречались мы с ней нечасто. Она протирала полы, чистила витрины, выносила мусор. Я успел оправиться после моего приключения с женщиной-незнакомкой и опять стал относиться к работе как к чему-то повседневному, непрерывному, непретенциозному. Никаких дыр, подобных той, что подтолкнула меня на опасный поступок, мне не попадалось. Все же люди хоть в чем-то знали меру, и заказов порнографического содержания встречалось крайне редко.

Таня поделилась со мной своими планами. Этим летом она собиралась поступать в институт. Она была совсем молоденькой, лет восемнадцати, некрасивая, с кривыми ногами, что навсегда закрывало ей доступ к месту приемщицы и сулило лишь посредственную работенку. Хотя, по моему мнению, она и не претендовала на большее.

— Там, правда, десять тысяч нужно уплатить сразу, и по десять — за каждый год обучения, — рассказывала она, вываливая мусор из ведер в большую коробку из-под химии. Точно так же она недавно вывалила в нее обрезки пленки и кусочки моих фотографий, за которые мне в конце месяца еще предстоит уплатить. — Но мой отец поговорил с директором на заводе, где работает, тот обещал выплатить всю сумму с условием, что я приду потом работать к ним.

— Это хорошо. — Я в это время прокачивал насосы, поэтому мне ничего больше не оставалось делать, кроме как откликаться на ее реплики. — Сейчас это большая проблема. Мне хотя бы в этом плане повезло: я учился, когда еще можно было поступить бесплатно.

— А как это, учиться в институте? — сразу же заинтересовалась она.

— Ничего сверхъестественного. Учеба как учеба, правда, со школой не сравнить, — в институте начинаешь чувствовать свою ответственность. Не слушай тех, кто пугает, будто высшее учебное заведение — ад кромешный. Просто посещай исправно лекции, и преподаватели поставят тебе тройку хотя бы за это. И не старайся выглядеть эксцентричной — закоренелые консерваторы этого не приветствуют.

Она издала смешок, который словно говорил, что уж кому-кому, но только не ей быть эксцентричной. Я не был готов с этим согласиться. Я часто становился свидетелем того, как синие школьные чулки, впервые очутившись в студенческой общаге, преображались в настоящих женщин-тигриц. Смена обстановки, новизна воздействовали на них электрошоком.

Таня ушла после обеда. Я дождался Ефремцева, слоняясь по магазину и изнывая от безделья. Лена приволок заказы, казавшиеся пчелиным пометом на дне коробки. Сегодня люди позабыли о фотографиях. Память возвратится завтра.

После двенадцати ночи обе машины были выключены. Примерно час я провел на топчане, думая о том о сем, а в целом — ни о чем, пока сонливость меня не сморила. Я не хотел уплывать в царство грез, полулежа на топчане. Но оболочка все-таки коснулась моего разума…

…Я сидел на разворошенной кровати в спальне Лены Озеровой. Только что мы закончили заниматься любовью и теперь отдыхали после двух часов жарких танцев. Мы встречались по выходным, когда Лена приезжала из Уфы, и нам приходилось в самый последний момент выгадывать место встречи: состоялись они либо у нее, либо у меня дома, в зависимости от того, чья квартира пустовала. По большей части мы встречались у меня, так как мама у меня была одна, и мне было легче ее куда-нибудь сплавить. Пару раз случалось и такое, что обе наши квартиры оказывались заняты. Один раз мы вышли из затруднения благодаря выручке Эйнштейна, предоставившего нам свою комнату: сам он в то время, пока мы барахтались на диване, что-то сверлил на кухне. Второй раз нам пришлось заниматься этим прямо в лифте — больше вариантов не нашлось.

Я сидел на кровати и безумно хотел курить. Но для этого мне пришлось бы одеться и выйти в подъезд, поскольку стояла зима, а одеваться мне сейчас хотелось меньше всего. Лена раскинулась на подушках, закрыв глаза. Я не думал ее тревожить, но она вдруг сама посмотрела на меня странным взглядом.

— Филимон.

— М-м?

— Мы встречаемся почти год.

— Одиннадцать месяцев, — уточнил я.

— Да. Одиннадцать месяцев. — Она повторила за мной таким тоном, словно сама только что открыла для себя этот факт, и он ее несказанно изумил. — И за все эти одиннадцать месяцев мы с тобой ни разу не говорили о том, как будут складываться наши отношения в дальнейшем.

— А чего об этом говорить? — Я все еще не понимал, куда она клонит. — Мы с тобой встречаемся, нам нравится, зачем еще забивать голову?

— Я такой человек. Мне нужна хоть какая-то определенность. Я ведь до сих пор не уверена в том, что я действительно к тебе испытываю. Да, мне нравится заниматься с тобой сексом, но ведь на сексе ничего не построишь.

Я начал ухватывать суть ее рассуждений, и мне это не понравилось.

— А разве не в том заключается вся прелесть? Разве не в этой неизвестности? Как-то ты выразилась, что намерена посвятить себя карьере. К чему остальное?

— Да нет же, — она махнула рукой, чуть раздраженно. — Я не говорю о женитьбе. Дело в другом. Работа, карьера — это хорошо. Но хорошо также иметь уверенность, что, вернувшись сюда в очередной раз, я не застану