Как и обещал пфальцграф, обед отличался скромностью. На столе преобладали блюда из овощей, пшеничная каша, жареная рыба, молочные продукты, хлеб. Фрукты — виноград и яблоки — сколько желает душа. Неизменным оставался эль. Наташа, попробовав его, не стала злоупотреблять. К пиву она относилась равнодушно. В жару употребляла его для утоления жажды. Заметила: приправы и специи отсутствовали, потому что дорого обходились казне и их не покупали. О леденце придётся мечтать. В качестве подсластителя во всех блюдах использовался мёд.

Молоко привозили из деревни. Там же сбивали масло, делали творог и сыр. Излишки вывозились на рынок.

В воскресенье девушка собиралась посетить базар в Штрассбурхе, присмотреться кто, чем и как торгует, взглянуть на город.

Эрмелинда ела молча, без аппетита. Поковырявшись в плотном кусочке каши, принялась за рыбу.

Наташа, понимая, что ей нужны силы не только для умственного труда, сдобрив кашу маслом, нашла её вкусной. Отварная капуста с морковью и луком оказалась пресной и безвкусной. К ней никто не притронулся. Перед глазами всплыл пирог с жареной капустой и грибами. Припомнив свой опыт готовки на графской кухне, решила в ближайшее время попробовать что-нибудь состряпать. Хотя бы японский омлет.

Помня о порядках в замке Герарда, подумала, вряд ли здесь в обеденных покоях трапезничают ежедневно.

Выбрав красное яблоко в глубокой серебряной вазе, пфальцграфиня посмотрела на Манфреда фон Россена. Его клонило в сон:

— Вы сейчас отдыхать будете? — Заметив, как он меняет положение тела, с сочувствием накрыла ладонью его руку. На ответный кивок, спросила: — Хотите, чтобы я позже посмотрела вашу спину?

— Да, Вэлэри.

— Давайте больше не будем здесь трапезничать, — улыбнулась мужчине. — Пусть будет, как до моего приезда. Вам нужно лежать, а я и Эрмелинда поедим там, где привычнее.

— Пожалуй, я не стану возражать, — погладил руку дочери. — Всё делай на своё усмотрение.

— Тогда сейчас я займу ненадолго ваш кабинет.

Соглашаясь, поцеловал её пальчики, подзывая слуг для сопровождения в опочивальню.

Сестра, встав из-за стола, собралась последовать за папенькой. Наташа остановила её:

— У тебя тоже намечается послеобеденный сон? — На её быстрый кивок с сомнением приподняла бровь, но возражать не стала: — Когда отдохнёшь, зайди ко мне, покажешь замок и пообщаемся.

Малолетка, сделав реверанс, выскользнула за дверь.

Выйдя в коридор, девушка оглядывалась в поисках экономки. Тоже пошла отдыхать? Ладно, отец. Его болезнь обессиливает. А эта, с какого перепуга устаёт?

В кухне за длинным столом немногочисленная прислуга заканчивала трапезу. Хенрике среди них не оказалось. Как же, будет она обедать за одним столом с челядью! На появление хозяйки, все вскочили с мест.

Наташа обвела взором присутствующих:

— Вы, вы и вы, — указала пальчиком, со сверкающим на нём утумом, на интересующую её троицу замерших девок, — после трапезы зайдёте в кабинет его сиятельства. — Посмотрела на застывшую повариху. — После них жду вас.

Убедившись, что её поняли верно, прошла через боковую дверь во двор. На выходе у стены гора овощных очистков мозолила глаза. Коричневая кошка с такого же цвета котёнком поедала рыбные отходы.

Пфальцграфиню не просто поняли верно. Её тон, неспешное карающее движение пальчика с невиданным изысканным украшением, и, самое главное, обращение на «вы», испугали до смерти не только тех, на кого пала немилость. Все притихли, прислушиваясь к удаляющимся шагам госпожи.

Кухарка увидела в этом плохое предзнаменование. Крестясь, она тяжело опустилась на скамью.

«Отмеченные» девки замерли, открыв рты. Трубочистка ахнула и положила голову на стол, как на плаху:

— Пороть будут…

— Посмотри на Маргарет. — Одна из подсобниц толкнула локтем соседку в бок. — Ты когда-нибудь видела вечно красную Гретель бледной? Глянь, у неё, оказывается, веснушки на носу.

— Не припомню. Что это с ней? — Развернулась на скамье к столу, готовясь доесть кашу. Руки дрожали, в горле застрял кусочек хлеба. Кашлянула, проталкивая его. Указующий перст не обошёл и её. — Ладно, мы…

— А что вы?.. — поинтересовалась Амали.

— Да вот когда прибирали покои хозяйки… — вздохнула, замолчав.

— Может, обойдётся? — захныкала трубочистка.

Со всех сторон посыпались вопросы:

— Маргарет, ты что это?

— Не позвать ли старую Зибилле?

— А что вы там натворили в покоях?

— Всевышний, зачем я нужна хозяйке? Что я сделала не так? — Повариха опёрлась локтями о стол, подпирая тяжёлую голову, никого не слыша и продолжая рассуждать: — Откуда она узнала о Гензеле?

— Что? Она знает о Гензеле? — Один из мужчин нетерпеливо заёрзал. — Зачем госпоже знать о мальчишке?

— А что, по-твоему, Маргарет поступила правильно, бросив сироту?

Началась перепалка и каждый высказывал давно наболевшее:

— Да, Гретель, могла бы и пристроить мальчишку подле себя. Ты-то в сытости, а он, как я знаю, в конюшне живёт, со скотиной.

— В стойле спит.

— Да, раз тебе детей Бог не дал, могла бы позаботиться о нём. С его покойным отцом сколько прожила? Года два? Вот теперь жди кары Господней.

Кухарка, побелевшими губами шептала молитвы, причитая:

— Да кто ж знал, что так всё обернётся?.. Я же не думала об этом… Да если б знала…

— Думала, не думала, — философски протянул один из мужчин, — а вот теперь ответ держи. — Бабы, бабы, что ж вы такие бестолковые?

— Бараньи головы, — поддакнул второй, ниже напарника и худее.

Женщины недобро уставились на высказавшегося и его сородича. Послышалось:

— Вы толковые? Забыли, как тиснули кувшин доброго вина и промолчали, когда виновного искали?

— Запамятовали, кого тогда наказали и выгнали?

Первый мужик, выпрямившись и сжав кулак, грозно насупившись, водрузил его на стол:

— Вот сейчас первой, кто из вас рот откроет, между глаз и ткну.

— Да! — с готовностью поддакнул подельник, оглядываясь на дверь.

— Нас больше, — парировала девка, сидящая от них дальше всех. — Не успеешь махнуть второй раз, скрутим и в ров кинем. Ракам вкусно будет.

Женщины загалдели, насмехаясь:

— Да, мы новой хозяйке пожалуемся!

— Пусть в тебя пальчиком с блискучей красивостью ткнёт!

— И полетишь ты отсюда гусем ощипанным!

— Сородичей пасти!

Громкий смех раздвинул стены кухни:

— Нет, не гусей!