— Съездишь к этому Анатолию и порасспрашиваешь его.

— Зачем?

— Да так, — пожала плечами Нора. — Ты,главное, не спорь, делай, что тебе говорят, и все, думать стану я. Хорошо?Действуй, Вава!

Делать нечего, пришлось покориться и вновь ехать в тот дом,где жила Настя Королева.

Дверь в квартиру Анатолия распахнулась сразу, вернее, я дажене успел нажать на звонок, как она открылась, и на лестничную площадку вышлагрузная тетка лет шестидесяти, в отвратительно грязной куртке и жуткой,клочкастой, самовязаной шапке. В руках она держала объемистую и весьмазамурзанную хозяйственную сумку.

— Вы к кому? — безнадежно устало поинтересоваласьженщина и подняла на меня выцветшие глаза.

Но кожа на ее лице еще не успела окончательно увянуть, и японял, что тетка ненамного меня старше, просто она из простонародья и неслишком заботится о внешности. Ест сколько хочет, в основном макароны и хлеб смаслом, вот и превратилась в доменную печь, растеряв всякое сходство спрекрасной дамой.

— Вы к кому? — словно эхо повторила баба, ставясумку на заплеванный пол.

— Мне нужен Анатолий.

Женщина скользнула по мне взглядом и тихо поинтересовалась:

— Из органов, что ли?

— Каких? — удивился я.

— Внутренних, — ответила она и стала методичнозапирать целый ряд замков, которыми щетинилась неказистая дверь.

В моем понимании внутренние органы — это печень, почки,легкие… Но баба явно имела в виду милицию. Интересно, зачем она так тщательнозапирает квартиру? Насколько я успел заметить, посетив вчера Анатолия, крастьтам нечего, и уж совсем смешно крепить запоры на хлипкой деревяшке, которуюможно элементарно вышибить легким движением плеча.

— Из нашего отделения, что ли? — бормотала баба,пряча связку ключей в карман. — Насчет заявления?

Неожиданно мой язык сам по себе брякнул:

— Нет, я из министерства, из МВД.

Женщина попятилась:

— Чего еще на мою голову?

Я страшно обозлился сам на себя. Ну какого черта соврал? Аглавное, как естественно, походя, сделал это! Сейчас женщина потребуетдокументы и с позором спустит меня с лестницы. Но собеседница неожиданнонавалилась телом на перила и заплакала.

— Господи, ну за что мне это? Ну чем прогневаласоздателя? Что же все мне говно да говно на башку льет…

Я совершенно не переношу женских слез и ощущаю себя полнымидиотом, когда при мне плачут. Рыдающая баба размазывала жидкость по лицугрязно-серой варежкой, а у меня нехорошо защемило сердце.

— Ну-ну, — заквохтал я, похлопывая ее поплечу, — ну-ну, не стоит так расстраиваться, все, что нас не убивает,делает нас только сильней.

Женщина стащила с головы шапку, мне в нос ударил запах давноне мытых, сальных волос и сказала:

— Авось помрут, сил моих нету больше.

— Кто должен скончаться?

— Да ироды мои, Толька и Гришка, — произнесласобеседница и вновь заплакала, но на этот раз тихо, поскуливая, словнообиженное животное.

— Толя дома?

— В больницу свезли вчерась, — шмыгнула баба носоми показала на грязную торбу, — вот волоку туда шмотье…

Я оглядел разбухшую поклажу и неожиданно в порывевдохновения произнес:

— Ладно, все равно вас опросить надо, давайте довезу,говорите куда.

— Вот спасибо, так спасибо, — засуетиласьженщина, — в токсикологическую, на Коровинское шоссе.

— Знаете точный адрес?

— Да он туда уж в пятый раз попадает, — сообщилаона, — ой, давайте сумочку, тяжело небось.

Но я понес отвратительную авоську в «Жигули», светскоевоспитание страшно осложняет жизнь. Пусть бы она сама тащила потрепанную сумку,но, увы, Николетта твердо вбила в меня кодекс джентльмена.

По дороге мы познакомились.

— Анна Егоровна, — пробормотала спутница и быстродобавила: — Зовите просто Нюша.

— Иван, — отозвался я.

— Что Толя-то наделал? — осторожнопоинтересовалась Нюша.

— Не волнуйтесь, он просто свидетель по одному делу.

— Господи спаси, — перекрестилась женщина, —хорошо вам говорить, а я вся на нервах, только и жду, чего еще выкинет. Славабогу, хоть Гришку посадили, все спокойней стало, а то хоть из дома беги.

— Гриша, это кто?

— Муженек мой, чтоб ему сдохнуть, — в сердцахсплюнула Нюша, — вот надеюсь, на зоне придавят, говорят, там козлов нелюбят.

Воспитанный интеллигентными родителями, обучавшийся сначалав престижной школе, а затем в элитном Литературном институте, я редкосталкиваюсь с простонародьем. Все мои друзья принадлежат к одному кругу, в немприняты свои правила поведения. Нет, я видел алкоголиков, наркоманов и женщинболее чем легкого поведения. С одной, Ксенией Людовой, даже прожил почти целыйгод, пока до меня не дошло, что делю ее еще с пятеркой других мужчин. Но какследует разговаривать с Нюшей? На всякий случай я укорил ее:

— Ну зачем же желать смерти другому человеку? Это непо-христиански.

— А, не по-божески, — взвилась она, — а он сомной по-хорошему? Нет, уж вы послушайте, чего расскажу.

Я молча повернул налево. Ну вот, началось. Отчего-то в моемприсутствии большинство дам начинает откровенничать, превращая меня в жилеткудля слез. Но Нюшу уже не остановить.

— Эх, — горько жаловалась она, — еще когдамне маменька говорила: «Осторожней, Нюша, выходи лучше за Петьку, ну иподумаешь, что у него глаза косят, зато трезвый, не чета Гришке».

Но глупая Нюша только отмахнулась. Ей совершенно не хотелосьиметь дома супруга, у которого один глаз глядит на Киев, а другой на Урал. Ипотом, Петька казался скучным занудой, корпел над учебниками, собиралсяпоступать в институт, хотел стать врачом. Гришка же был намного веселей, да изсебя хоть куда — кудрявый, быстроглазый, с гитарой. По нему сохло полдома, ноиз армии он просил ждать его Нюшу.