«Самый лучший коллаген», — рассказала Марла. —«Это твой собственный жир, откачанный из бедер, обработанный и очищенный, ипотом закачанный обратно в губы или куда нужно. Такой коллаген сохранится».

Эта гадость в морозилке у меня дома была коллагеновым фондомдоверия Марлы. Каждый раз, когда у ее мамочки наростал лишний жир, она еговысасывала и упаковывала. Марла сказала, что этот процесс называют «подборкой».Если мамочке самой этот коллаген не был нужен — она отправляла пакеты Марле. Усамой Марлы жира никогда не было, и ее мама считала, что родственный коллагендля Марлы будет лучше дешевого коровьего.

Свет фонарей с бульвара падает на Тайлера сквозь торговоесоглашение на стекле и отпечатывает на его щеке слова «КАК ЕСТЬ».

— Пауки, — говорит Тайлер. — Могут отложитьяйца, а их личинки пророют ходы у тебя под кожей. Вот такой паршивой можетстать твоя жизнь.

Теперь мой «цыпленок Элмонда» в горячем жирном соусе кажетсяна вкус чем-то откачанным из бедер матери Марлы.

Именно тогда, стоя на кухне с Марлой, я понял, что делалТайлер.

«УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ».

Я говорю: «Марла, тебе не стоит заглядывать в морозилку».

Марла спрашивает:

— Чего-чего не стоит?

— Мы же не ели красное мясо, — говорит мне Тайлерв «импале», и он не мог приготовить мыло из куриного жира, оно бы не загустелов кусок.

— Эта вещь, — говорит Тайлер. — Принесла намудачу. Этим коллагеном мы оплатили аренду дома.

Я говорю — тебе нужно было предупредить Марлу. Теперь онасчитает, что это сделал я.

— Омыление, — говорит Тайлер. — Этохимическая реакция, благодаря которой получается хорошее мыло. Куриный жир непоможет, как и любой другой жир с избытком соли.

— Послушай, — говорит Тайлер. — Нам нужнооплатить большой счет. Нам бы снова послать мамочке Марлы шоколада, — иможно даже немного пирожных.

«Не думаю, что теперь это сработает».

В конце концов, Марла все-таки заглянула в морозилку. Нуладно, сначала-то была маленькая потасовка. Я пытаюсь ее остановить, и пакет,который она держала в руках, выскальзывает на пол, расплескивается полинолеуму, и мы вместе поскальзываемся в белой жирной массе, и с отвращениемподнимаемся с пола. Я обхватил Марлу за пояс сзади, ее темные волосы хлещутменя по лицу, ее руки прижаты к бокам, а я повторяю снова и снова: «Это не я».«Это не я».

«Я этого не делал».

— Моя мама! Ты всю ее разлил!

«Нам нужно было приготовить мыло», — говорю я,уткнувшись лицом в ее ухо. — «Нам нужно было постирать мои штаны, оплатитьаренду, починить утечку в газопроводе. Это не я».

«Это Тайлер».

Марла кричит:

— О чем ты говоришь? — и рвется из своей юбки. Яна четвереньках пытаюсь выбраться из жирного пятна на полу, сжимая в руке юбкуМарлы из индийского хлопка с тиснением, а Марла в трусиках, остроносых туфлях«Филз» и крестьянской блузе рвется к холодильнику, открывает его морозилку — ивнутри нет коллагенового фонда доверия.

Внутри только две старых батарейки для фонарик?? — и все.

— Где она?

Я уже ползу от Марлы и холодильника, пятясь назад спиной,мои руки соскальзывают, туфли скользят по линолеуму, и моя задница оставляетчисто вытертую полосу на грязном полу. Я заслоняюсь юбкой, потому что неосмеливаюсь взглянуть ей в лицо, когда рассказываю.

Правду.

Мы сварили мыло из этого. Из нее. Из матери Марлы.

— Мыло?!

«Мыло. Кипятишь жир. Смешиваешь со щелоком. Получаешь мыло».

Когда Марла начинает кричать, я бросаю ей в лицо юбку ибегу. Поскальзываюсь. Бегу.

Марла гоняется за мной туда и сюда по первому этажу, мыпритормаживаем на поворотах коридоров, врезаемся по инерции в оконные рамы.Поскальзываемся.

Оставляем жирные, грязные от половой пыли отпечатки рук нацветочных обоях, падаем и скользим на руках, снова встаем, бежим дальше.

Марла кричит:

— Ты сварил мою маму!

Тайлер сварил ее маму.

Марла кричит, постоянно цепляясь ногтями за мою спину.

Тайлер сварил ее маму.

— Ты сварил мою маму!

Входная дверь все еще нараспашку.

И вот я вылетел сквозь эту дверь, а Марла орала в проемпозади меня. На бетонном тротуаре мои ноги перестали скользить, так что япросто бежал и бежал. Пока, наконец, я не разыскал Тайлера, — или онразыскал меня, — и не рассказал ему, что произошло.

У каждого по банке пива, Тайлер и я раскинулись на сиденьяхмашины, — я на переднем. Марла, наверное, до сих пор в доме, бросаетсяжурналами в стены и орет, какой я мудак и чудовище, двуличный капиталист,вонючий ублюдок. Мили ночи между мной и Марлой грозят насекомыми, меланомой иплотоядными вирусами. А тут, где я, — не так уж и плохо.

— Когда в человека попадает молния, — рассказываетТайлер. — Его голова превращается в тлеющий бейсбольный мяч, а змейка наширинке намертво заваривается.

Я интересуюсь: «Сегодня вечером мы уже достигли крайнейчерты?» Тайлер откидывается назад и спрашивает:

— Если бы Мэрилин Монро сейчас была жива — что бы онаделала?

Я говорю: «Спокойной ночи».

С потолка свисает светильник, и Тайлер говорит:

— Царапалась бы в крышку гроба.

Мой босс подошел прямо к моему столу со своей легкойулыбочкой, — губы сжаты и вытянуты, — его пах на уровне моего локтя.Я поднимаю взгляд от накладной, которую составлял для процедуры возврата. Такиебумаги всегда начинаются одинаково:

«Это извещение прислано вам в соответствии с Национальнымактом о безопасности моторных транспортных средств. Мы установили наличиедефекта…» На этой неделе я применил формулу подсчета задолженности, и Aумножить на B умножить на C получилось большим, чем стоимость возврата.

На этой неделе виновата маленькая пластиковая защелка надворниках, удерживающая резиновую полоску. Хламовая штучка. Только две сотнимашин пострадало. Ничто, если говорить о стоимости производства.

На прошлой неделе был более характерный случай. На прошлойнеделе дело было в какой-то кожаной обивке, обработанной небезызвестнымтератогенным веществом, — синтетикой «Ниррет» или чем-то вроде, настольконелегальным, что такие дубильные вещества используют сейчас только в странахтретьего мира. Нечто настолько сильное, что может вызвать врожденные дефекты взародыше любой беременной женщины, которая прикоснется к нему. На прошлойнеделе никто не звонил в транспортный отдел. Никто не устраивал возвратов.