– Уарага… – в горле бедового заклокотало, и имя среднего сына вышло похожим на сдавленный плач.

– Фуага…

Сырдон медленно, словно в забытьи, опустился на колени и оцепенел от ужаса. Долго стоял он так на коленях недвижимым перед мёртвыми сыновьями. Гладил их волосы дрожащими пальцами. Может, час, может, день… кто знает? А потом, вечность спустя, взял он руку старшего сына, натянул на неё двенадцать звонких струн из жил, что несли кровь в сердца сыновей его, ударил по струнам и первый раз в своей жизни запел по-настоящему: разорванной душой, разбитым сердцем. И вместе с ним первый раз запел фандыр…

…Боль звучала в каждом слове, в каждом аккорде, в каждом звуке фандыра. Нарт допел, последний раз тронул струны и опустил руку. Печально тренькнуло. Тихий отзвук последнего аккорда растворился в гробовой тишине. Даже шороха швабры больше не было слышно.

Олег стоял, как громом поражённый. Челюсть его безвольно отвисла, потерявшись где-то в дебрях пышно-намотанного шарфа. За спиной на танцполе шмыгнула носом уборщица. Она стояла в обнимку со шваброй и украдкой утирала слёзы.

– Сам сочинил? – выдавил Олег осипшим голосом.

– Жизнь сочинила.

Нарт растянул губы в своей саркастической улыбке, вот только глаза его не улыбались. Взгляд, кажется, стал глубже, а тонкие черты лица заострились сильнее обычного.

– А дальше что? Этот твой Сырдон, он отомстил?

– Он пришёл к нартам и спел им о своей боли. А потом поднёс им фандыр и попросил разрешения жить среди них.

– А они?

– А они приняли Сырдона, потому что не могли оттолкнуть человека, что принёс им такой дар. И приняли фандыр, рассудив, что даже если всему их народу суждена погибель, то инструмент останется жить навеки.

– Охренеть, – хрипло выдавил Олег и повернулся к Нилии. – Лийка-сказка, это… охереть просто! Ты представляешь, люди придут отдыхать, а я им заряжу такую слезогонку… Меня же проклянут. Эй, а у тебя что-то повеселее есть? Или весь репертуар в миноре?

– Есть весёлое, есть боевое, есть философское, – пожал плечами Нарт.

– Философского не надо, – поспешно замахал руками Олег. – Философское не в тренде. Лучше про любовь. Лийка-сказка, я, наверное, сошёл с ума, но я освобожу для вас следующий четверг. Будет четверг баллад. Это будет просто охереть! У меня там Сюткин наклёвывался, но я подвину. Всё равно его уже никто не помнит.

Олег засуетился, в его крашеной голове шёл активный мыслительный процесс с параллельной калькуляцией.

– Матери передай… А, ничего не передавай, я сам с ней поговорю. И вот ещё… ну одень ты его прилично, невозможно же такое на сцену ставить. Нас не поймут.

– Хорошо, – кивнула Нилия.

– А он про что ещё поёт?

– Про нартов.

– Да кто такие эти нарты?

– Великий народ, – подал голос Сырдон, затягивая шнуровку на рюкзаке, в который уже успел запихать фандыр. – Народ, которого больше нет.

– Я бы на вашем месте подумал над репертуаром на будущее. И вот ещё… Может, ему бороду сбрить? Подумай, – посоветовал Олег и ретировался не прощаясь.

Нилия проводила его удовлетворённым взглядом. Когда цокот олеговых каблуков затих в дальнем конце зала, богиня повернулась к Нарту. Тот стоял за её плечом, поигрывая желваками. Когда подошёл, она не успела заметить.

– Никакого пиетета, – заметил Сырдон с мрачной язвительностью. – Мне-то ладно, я человек маленький. А тебе каково, гордая дщерь Эвтерпы, когда к тебе так относится какой-то крашеный попугай.

– Он же не знает, что я богиня, – пожала плечами Нилия. – И не чувствует. Был бы мужчиной во всех смыслах, ощутил бы божественную благость. Но, увы, содомиты вне моей компетенции. А самая большая ирония заключается в том, что этот крашеный попугай тоже для кого-то бог, хоть богом и не является. Так устроен мир сегодня. Саваоф не зря велел своим прихвостням записать как заповедь: «не сотвори кумира» – старик знал, чего опасаться. Беда в том, что даже его слова сегодня не истина для большинства смертных. Они легко творят кумиров, слушают их, раскрыв рты, а назавтра с той же лёгкостью низвергают, чтобы возвести новых. Мир стал суетным, постоянства ему не хватает.

Геркана не было несколько часов, но в кафе он зашёл в приподнятом настроении.

– Собирайся, возница, поедем в место поприличнее, – благодушно поведал он, – выпьем хорошего вина.

– Есть повод?

– Дело завертелось, – заговорщицки подмигнул Георгий Денисович.

Сидеть в опостылевшей забегаловке с видом на бетонный забор мне надоело до смерти, потому спорить с идеей поехать в место поприличнее я не стал. Через час мы сидели в умопомрачительно дорогом рыбном заведении на Поварской с белоснежными скатертями, тяжёлыми, не удивлюсь, если серебряными, приборами, шустрыми, как пузырьки в игристом вине, сомелье и зашкаливающим ценником в меню. Впрочем, боги не обращают внимания на такие мелочи, как прайс.

Бегло пролистав меню, Георгий Денисович решил откушать устриц, под которых заказал «Мотраше Гранд Крю» урожая 2001 года в тёмной пузатой бутылке. Сомелье поглядел на полубога с уважением, Геркан пригубил принесённое вино и остался доволен.

От содержимого бутылки стоимостью в среднюю месячную зарплату в иных регионах нашей необъятной родины я ждал феерии вкуса, но чуда не случилось. То ли я ожидал слишком многого, то ли ни черта не понимал в винах. Геркан же блаженствовал.

– Ну, за наши крылья! – провозгласил он.

Я приложился к бокалу, пытаясь понять, что же такого в этой бутылке, что стоит таких денег, и едва не поперхнулся, только теперь уразумев смысл тоста.

– «Наши» крылья?

– Нет, ну создаст-то их Дедал, но кому какое дело? Главное ведь не кто сделал, а кто от этого в выигрыше. Твой приятель, смертный… как его… неважно. Это находка! Дедал от него в восторге, говорит, что с таким подспорьем у него скоро весь мир полетит. Ты представляешь, какую паству можно обрести с тем, что войдёт в каждый дом? Ты понимаешь, какую силу это мне… – Геркан осёкся, – нам даст? И когда это случится, кому-то на новом Олимпе придётся потесниться.

– Мы же договаривались о другом проекте, – мрачно напомнил я.

– Другой проект существует только в твоей голове, а крылья – вот они. Тем более у Дедала есть опыт, хоть и плачевный. А твоя идея пока иллюзорна.

– Как сказал один наш беллетрист, по совместительству баснописец, – поддел я полубога, – «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт».

Георгий Денисович нахмурился:

– Возница, не порть мне настроение. Нилия может заниматься своим последним нартом, ты можешь миниатюризировать что угодно, Дедал поможет, как и обещал. Но ставку мы делаем на крылья. И потом, ты же сам сказал, что идей много не бывает.