Китто вопил, пока у него не сорвался голос. Он рубилгоблинку, пока руки не перестали подниматься, потом упал на колени напропитанный кровью ковер, хватая воздух ртом так громко, что почти заглушалтонкий писк, издаваемый Сиун.

Рис посмотрел на Дойла, и тот кивнул. Рис оторвался от стеныи, по широкой дуге обогнув то, что осталось от гоблинки, подошел к Китто. Онвстал на колени прямо в кровь и обнял Китто. Мне стало интересно, шепнул ли онКитто те же ритуальные слова, которые в свое время сказал мне Дойл.

Рис поднялся на ноги, отсалютовал Китто собственнымокровавленным мечом и повернулся к Сиун.

– Вы ее в кашу изрубили, – сказал Кураг, – ноубить вы ее не убьете.

Рис держал меч в опущенной руке. Другую руку он протянул кторчавшему из зеркала обрубку, коснулся одним пальцем мохнатой спины и чистым,звенящим голосом произнес всего одно слово.

– Умри, – сказал он.

И тело перестало двигаться. Отрубленные конечности замерлина полу. Рис будто нажал на кнопку. "Умри", – сказал он, и онаумерла.

Дойл присвистнул, а я на несколько секунд перестала дышать.Сидхе не могут убивать прикосновением и словом. Наша магия так не действует!

– Благослови нас Консорт, – прошептал Холод.

Молодые гоблины приглушенно сыпали проклятиями, но голосКурага, когда он наконец заговорил, прозвучал устало:

– В последний раз я видел это еще до нашей последнейвеликой войны, белый рыцарь.

Рис в заляпанном кровью махровом халате взглянул на царя исказал:

– А почему, ты полагаешь, гоблины ее едва не выиграли?

Его лицо, его поза были для меня совершенно непривычными. Онкак будто стал занимать больше места, чем мог физически; он показался вдругвыше потолка комнаты, на миг заполнил собой все окружающее пространство. Самвоздух будто стал магией Риса.

Но этот миг прошел, и я снова смогла дышать – и воздух былсладок и прохладен, много лучше, чем мгновением раньше. Я прислонилась к Дойлу,мне нужна была поддержка. Минуту назад я злилась на него за то, что он оставилКитто в бою одного, – теперь я льнула к нему. Наверное, мне нужно былоприльнуть хоть к кому-то. Мне было необходимо прикосновение чьих-то рук, чья-тоблизость.

Как только Сиун умерла, ее тело распалось на две половины –по обе стороны зеркала. Стекло снова стало целым. Гоблины согласились на всенаши условия. Рис очистил зеркало от изображения и повернулся к нам. Его халатстал больше красным, чем белым. Брызги крови, попавшие на кожу и волосы,казалось, светились изнутри. Сияющие брызги исчезали на глазах, словно кожа ихвпитывала, пока страж не оказался незапятнанно-чистым, если не считатьокровавленного халата. Он стоял прямо и гордо, а цвета в голубой радужкекрутились бешеным вихрем.

Дойл отсалютовал ему ножнами, а Холод – собственным длинныммечом. Они оба прижали оружие ко лбу, и Дойл торжественно сказал:

– Здравствуй, Кромм Круах, сразивший Тигернмаса,Повелителя Смерти, за его гордыню и за многочисленные преступления.

Рис поднял окровавленный меч в ответном салюте.

– Недурно вернуться обратно. – Серьезное, почтиторжественное лицо преобразилось в обычную ухмыляющуюся мину. – От кровирастет трава, ура, ура, ура!

– Я всегда считал, что трава растет от любви.

Мы все повернулись к возникшему на пороге Галену. Все, кромеКитто, который, похоже, был совершенно потрясен кровавыми последствиями егопробудившейся магии.

Гален шагнул в комнату и тут же прислонился к стене. Высокийи потрясающе красивый, от коротких светло-зеленых кудрей – с единственнойсохраненной тонкой косичкой, болтавшейся за его плечами как запоздалаямысль, – до широких плеч, тонкой талии и длинных ног в свободных кремовыхбрюках. Белая рубашка с открытым воротом подчеркивала зеленоватый оттенок егокожи, так что он вполне походил на бога плодородия, которым непременно был бы,родись лет на семьсот раньше. Обут он был в коричневые мокасины на босу ногу.Гален скрестил руки на груди, улыбка зажгла огнем глаза цвета летней травы.Глаза светились не магией, просто весельем и доброжелательностью – весельемГалена. Он казался прохладным, терпким и приятным, словно прозрачно-зеленыйнапиток, способный утолить любую жажду.

Я подошла к нему, частью в надежде подарить и получитьпоцелуй, а частью потому, что мне было трудно находиться в одном помещении сГаленом и не касаться его. Прикасаться к нему – все равно что дышать; я так кэтому привыкла, что забыла, как без него обходиться – и остаться жить... То,что мы были любовниками уже месяц и я только что утратила надежду немедленнозавести общего ребенка, – в одно и то же время причиняло мне боль иприносило некоторое облегчение. Я любила Галена, любила лет с двенадцати. Кнесчастью, теперь, когда я выросла, я наконец поняла то, что пытался когда-тообъяснить мне мой отец. Гален силен, храбр, весел, он мне друг и любит меня, нонайти более наивного в политике сидхе было бы трудно. Гален на троне оченьбыстро стал бы мертвым Галеном. Моего отца убили, когда я была совсем юной. Мнеказалось, я не переживу смерти кого-то еще из моего окружения, и особенно –Галена. Так что в душе я хотела, чтобы он все время оставался рядом со мной,был моим любовником, моим мужем – только не королем. Но моим королем станеттот, от кого я забеременею. Нет ребенка – нет свадьбы; так заведено у знатисидхе.

Я обняла Галена, забралась руками под пиджак, туда, гдетепло его тела пульсировало под моими ладонями даже сквозь рубашку. Уткнуласьлицом ему в грудь, и он крепко обнял меня. Я прятала лицо от его взгляда,потому что в последнее время мне все реже удавалось вовремя убрать тревогу изглаз. Гален был политически безнадежен, но мое настроение он читал лучшебольшинства других – а я не хотела пока объяснять ему эту сторону нашей жизни.

Его голос зарокотал в груди под моим ухом.

– Мэви вернулась со встречи с руководителями студии.Рыдает в своей комнате.

– Надо думать, встреча прошла не слишком удачно, –сделал вывод Дойл.

– На студии недовольны ее беременностью. На публике ониизображают восторг, а за закрытыми дверями дают волю раздражению. Как онастанет сниматься в фильме с весьма откровенными сценами, если к тому временибудет на третьем-четвертом месяце?

Я отодвинулась и заглянула ему в глаза:

– Ты это серьезно? После всех денег, что они на нейзаработали за несколько десятков лет, они не могут ей простить один фильм?

Гален пожал плечами, не разжимая объятий.

– Таковы факты, а объяснений не у меня надотребовать. – Он нахмурился, лицо помрачнело. – Не будь ее мужмертв... Я имею в виду, они почти вслух намекали, что она могла бы забеременетькак-нибудь в другой раз.

Я вытаращила глаза: