Разрешил только поменять дверь и покрасить наружные стены.

* * *

30 апреля 1964 года Соледад стирала белые простыни, до которых больше никого не допускала. Все принимали это за одержимость; на самом деле таким способом она абстрагировалась от мира. Замачивание, отбеливание, чистка, развешивание давали ей необходимую передышку, безмолвное пространство, возможность отрешиться от окружающих и найти себя. Она словно медитировала, оттирая пятна и тревоги, полоская вещи и мысли, почти неизменно связанные с Альберто, ее сыном. К тому времени, как она вывешивала белье сушиться на солнце, мучившие ее заботы отступали. Затем Соледад убирала высохшие простыни и страдания и складывала в идеальном порядке.

Небо было безоблачным. Соледад любила такие дни, потому что солнце выбеливало простыни; она полоскала белье, когда услышала крики Консуэло, зовущей ее в комнату сына, который родился с культей вместо левой руки и пороком сердца.

«Талидомид[16], – виновато объясняла Соледад тем, кто спрашивал о состоянии мальчика. – Я принимала талидомид во время беременности».

После рождения ребенок был на грани жизни и смерти и долго находился в больнице. Его сердце билось то сильнее, то тише, но не останавливалось, вопреки прогнозам врачей, которые в ту пору не знали всех побочных эффектов препарата.

Через несколько лет врач спросил:

– Вы принимали талидомид? – Она уже забыла название. Доктор напомнил: – Лекарство от тошноты и головокружения во время беременности.

Соледад задумалась.

– Да, принимала, – наконец подтвердила она, не зная, что после этого откровения уже не будет смотреть на сына прежними глазами. Чувство вины сожрет ее изнутри, и Соледад посвятит жизнь ребенку, забыв о других, включая мужа и Элену.

Она попытается загладить вину, стать его отсутствующей левой рукой и возместить биение сердца, которое могло остановиться в любую секунду.

* * *

Соледад прибежала в комнату, где Консуэло пыталась реанимировать ее сына. Увидев бесчувственное тело на руках сестры, она будто увидела саму себя с безжизненным телом своего маленького мальчика.

После того как врач констатировал смерть, Соледад вышла из дома и направилась на Калье-дель-Льяно, где остановилась у дома номер семьдесят три. Она звонила и стучала дверным молотком, пока ей не открыли.

– Мне нужно поговорить с мужем, – сказала она застывшей на пороге женщине.

– Альберто умер, – объявила Соледад мужу, не дав ему времени произнести хоть слово. – Он дома.

Поставив прах сына на полку, она велела сестре собрать вещи мужа и отправить в дом его любовницы. А затем распорядилась повесить на двери табличку «Продается», ни с кем не советуясь, да и кто посмел бы ей перечить?

Двадцать шестого июля появился Хосе Мария. Он выбрал этот город из-за названия, созвучного с именем его сына Мигеля, только что умершего в возрасте пятнадцати лет от рака. Болезнь появилась без предупреждения в виде припухлости на бедре, бугорка, который можно было принять за фурункул. Первые злокачественные признаки заявили о себе за два месяца до праздника Рождества Иоанна Предтечи[17]. У Хосе Марии с женой было чуть меньше полутора месяцев, чтобы попрощаться с сыном и отпустить его. Они остались одни, с потухшей любовью, связанные лишь узами скорби. Один знакомый Хосе Марии отправился искать счастья в Мексику и рассказал ему о городке под названием Сан-Мигель-де-Альенде. Это побудило Хосе Марию принять решение об отъезде и произнести слова, висевшие в воздухе между ним и его женой в ожидании, пока кто-нибудь не возьмется их озвучить.

– Я уеду, после того как в последний раз пройду по углям. Ради себя и нашего сына.

Хосе Мария родился в испанской провинции Сория, в городке Сан-Педро-Манрике. Согласно семейной традиции, в пятнадцатилетнем возрасте он впервые совершил «пасо-дель-фуэго», проход по «ковру» из дубовых углей – ежегодный ритуал, проводимый в ночь перед праздником Рождества Иоанна Предтечи у церкви Девы Марии.

Двадцать третьего июня, через двадцать дней после смерти сына, Хосе Мария пытался растянуть пять секунд, необходимые, чтобы пройти три метра по раскаленным углям. Он представил, что несет на спине Мигеля точно так же, как носил каждый год с тех пор, как мальчику исполнилось четыре. Люди приветствовали Хосе Марию со слезами на глазах, а некоторые даже уверяли, что видели ребенка на спине отца. Он прошел, не проронив ни слезинки, а неделю спустя, на рассвете, с чемоданом вышел из дома. Хосе Мария сдерживал слезы после похорон; единственным свидетельством скорби был насморк, из-за которого он постоянно хлюпал носом.

Не успел самолет взлететь, как Хосе Мария уснул, вымотанный бессонными ночами: ему едва удавалось поспать один-два часа в сутки.

По прибытии в Сан-Мигель, чувствуя себя немного отдохнувшим, он отправился искать жилье и наткнулся на вывеску «Продается» на доме Консуэло и Соледад. Соледад открыла дверь и показала ему жилище.

– У этого дерева любил играть мой сын Альберто. Вот качели, на которых он качался, и сарайчик, где он прятался. Вот конюшня, здесь мы держим Лулу, корову, к которой он привязался еще малышом, и поэтому мы ее не продали. Она уже очень старая, скоро сама помрет, мы не хотим ее забивать. Альберто не мог доить одной рукой, зато любил гладить Лулу по спине, когда доил кто-нибудь другой, и подставлять голову под вымя, чтобы пить теплое молоко, которое текло ему в рот и брызгало на лицо…

– Давно он умер? – прервал Хосе Мария.

– Почти три месяца, – ответила женщина, и в это мгновение Лулу замычала, будто поняла каждое слово.

Соледад не плакала по сыну, потому что не чувствовала за собой такого права. Когда Лулу качнула головой из стороны в сторону, колокольчик, надетый на нее Альберто, зазвенел, и Соледад больше не могла сдержать рыдания.

– Простите, простите, – пыталась выговорить она, склонив голову на грудь Хосе Марии – должно быть, под тяжестью горя. Женщина не заметила, в какой момент это произошло.

Соледад не сразу поняла, что он трясется не от ее рыданий, а от своих собственных. Они стояли, всхлипывая и обнимая друг друга, до тех пор, пока буря эмоций не начала стихать, а потоки слез не превратились в мелкую морось, сопровождавшую их весь остаток дня. Вечером они рассказали друг другу свою историю и выпили несколько бутылок вина, запершись в комнате Соледад, где и уснули в одной постели, изнуренные скорбью.

– Я хочу, чтобы ты стала моим партнером, – предложил Хосе Мария через неделю, – не продавай гостиницу.

Соледад приняла предложение, просто кивнув, не проронив ни слова.

12

Пятница, 6 сентября 1985 г.

9:00

Сидя за рабочим столом, Элена чувствует себя незваной гостьей, словно кабинет принадлежит кому-то