там, где я их оставил — чуть в стороне от сложенных шорт, послуживших мне подушкой, и главное, они были все так же плотно замотаны в пакет, а значит, никакая ползучая тварь до них не добралась. Раскрыл пакет и достал лоток, в который были упакованы мои харчи.

«Почти и не помялось!», — обрадовался я, разглядывая сухпай.

Сквозь прозрачный пластик фасовки мне улыбались три котлетки, столько же кусков хлеба и стопочка треугольников нарезанного сыра. В предвкушении, чуть не упуская слюну, я потянул узел на пакете.

Но, как часто в моей жизни и бывало, случившаяся бурная радость оказалась преждевременной. Сыр слипся и превратился в единый вязкий ком. Хлеб, нарезанный по столовски — толщиной в два пальца ломоть, еще с вечера, наверное, числился вчерашним и «порадовал» шершавой заскорузлостью. А вожделенные котлеты, мало того, что в своей сухарной корке бронебойностью соперничали с хлебом, так еще и совсем ничем не пахли. Вот просто колючие камешки, совершенно не напоминающие нечто съедобное!

Я расстроился.

Это ж надо такому случиться — тут хрень какая-то творится в глобальном, так сказать, масштабе, так еще и такой мелкой радости, как сносный перекус, я оказался лишен! Как я ту хрень разгребать-то стану, на голодный-то желудок?!

Печа-аль…

Но та странная субстанция, которая носила название «мозги», видно чувствуя вину за недавно проявленную тупость, решила меня порадовать и преподнесла довольно неплохую идею. Да, действительно неплохую! И, следуя ей, я пошерудил палочкой в костре, проверяя, что от него осталось.

Собственно, костра-то уже, как такового, и не было, и лишь в самой середине кострища, там, где пробивалось несколько мелких язычков, когда я проснулся, теперь тлели угольки. Но мне это было на руку, и на них-то я и опустил лощеную, покрытую фольгой разовую тарелку, со своими некондиционными харчами.

Так и замер, наблюдая, как прессованный картон начинает потихоньку дымить, а фольга на донышке темнеет, и надежду тая, что прогорит она все же позже, чем еда успеет нагреться. Может хоть котлеты обретут былой запах, все ж именно на него я и купился. На сносный вкус, как и вчера, я не позволял себе даже надеяться…

Впрочем, сыр снизу быстро начал растекаться и, обжигаясь, я подхватил кусь, попытавшись его все-таки разъединить. Поскольку он тоже был нарезан по столовски — в этом случае, тонко-тонко, много раз лапать себя сырок не позволил, пригрозив развалиться на крошки, так что получилось кое-как. Но все ж я добился чего хотел и разложил драные пластики на хлеб с котлетами.

А минуту спустя я как-то даже успокоился. Да и запах к этому моменту наконец-то от тарелки пошел, отдаленно напоминая о чем-то съестном. В результате — видок ничего так, запашок тоже, и вкус в перспективе обещал планку первых двух не опускать. А потому продолжил терпеливо сидеть и наслаждаться хотя бы тем, что имею. И даже было понадеялся, что жизнь пошла на лад.

Но — нет, традиции — наше все. Так что и в этот раз Судьбень моя щелкнула меня по носу и по загаданному не пошла, объяснив доходчиво опять, что типа хоботом вертит сама, и мне даже рук к нему тянуть нефиг.

От созерцания съестного шедевра меня отвлек вклинившийся в птичье чириканье отдаленный шум возни в кустах. При этом хруст веток и басовитое урчание, тот шум и составляющие, приближались настолько быстро, что я только и успел с тоской сообразить, что пожрать у меня и в этот раз, похоже, не выйдет.

А из подлеска уже выметнулась крупная зеленая ящерка… эдакая игуана-толстячок… и, шмыгнув через открытое место, нырнула прямо в костер. Где и зарылась в пепел, замерев там без движения.

То, что в среднерусских лесах игуаны не водятся, худо-бедно понимание, конечно, имелось. Но у голодного меня сил на бурную реакцию не нашлось и на очередное подтверждение творящейся фигни реагировалось вполне по-философски:

— Все чудесатее и чудесатее… привет Алиска… слышь, ты, будешь моим Мартовским Зайцем? — и я потыкал в пепел палочкой там, куда вроде занырнула странная зверушка.

Тут на поляну из кустов вывалился медведь, обычный такой — бурый, но меня от непрекращающегося стресса похоже закоротило неслабо, и я как-то по инерции выдал:

— А ты, думаю, за моего персонального Шляпника сойдешь…

Михайло этим определением себя не вдохновился и, рыкнув, вскинулся вверх. Переминаясь на задних лапах, в грозном ворчании он раззявил зубастую пасть — запугивать, стал быть, сидящего меня решился. А у самого, пока он топтался и урчал, нос жил своей жизнью и уже вовсю танцевал в направлении моих начинающих подгорать харчей.

Уж не знаю, была ли ящерка его добычей или они оба учуяли мой кулинарный экспромт и принеслись сюда по зову нюха, но теперь мишаня точно вознамерился захапать себе все и делиться с кем-то в его намерения не входило.

Мишка меж тем, похоже, решил, что я, раз не рыпнулся с ходу жратву спасать, напуган достаточно, и, упав тяжело на все четыре лапы, потихоньку двинул по направлению к костру.

Проблема оказывалась в том, что при подобном продвижение зверю, как ни крути, на пути к съестному пришлось бы миновать обалдевшего меня.

Моих не очень щедрых знаний хватило, чтобы понять, что мишка, в общем-то, не особо крупный… годовалый или двухлетка, во сколько их там от себя спроваживает мать? Но тот же самый «блестящий ум» подсказал, что для моей нежной шкурки и его вполне хватит, если тот все-таки решит, что я на пути у его добычи нахожусь. Все ж голыми руками я медведя никакими приемами не заломаю… тут, по ходу, спасаясь, только драпать придется…

И хотя помнил откуда-то, что этого делать нельзя, но и по-другому не выходило.

Но расстояния тут было всего ничего, а потому я успел только вскочить на ноги, как медведь уже приблизился настолько, что, даже не соображая уже, на каком-то первобытном инстинкте понял, что поворачиваться спиной к нему нельзя.

И я заорал, а руки, то ли в защитном жесте, то ли по привычке в стойке начала боя, вскинулись сами. А вот в какой момент с них сорвались огненные сгустки, я даже не усек!

Вроде только взрыкнул, пытаясь зверю на его языке ответить, только руки самопроизвольно взлетели вверх, и тут же ладони обожгло, а два шарика огня полетели в раззявленную пасть медведя!

Вонь паленой шерсти перешибла запашок горелых котлет, и миша, сдавая заднюю, затряс башкой и обиженно заворчал. А лично я впал в очередной ахер и, вообще-то, оказался легкой