class="v">And dreamed of tasting pork to-morrow.

His sermon never said or showed

That Earth is foul, that Heaven is gracious,

Without refreshment on the road

From Jerome, or from Athanasius:

And sure a righteous zeal inspired

The hand and head that penned and planned them,

For all who understood admired,

And some who did not understand them.

He wrote, too, in a quiet way,

Small treatises, and smaller verses,

And sage remarks on chalk and clay,

And hints to noble lords-and nurses;

True histories of last year’s ghost,

Lines to a ringlet, or a turban,

And trifles for the Morning Post,

And nothings for Sylvanus Urban.

He did not think all mischief fair,

Although he had a knack of joking;

He did not make himself a bear,

Although he had a taste for smoking;

And when religious sects ran mad,

He held, in spite of all his learning,

That if a man’s belief is bad,

It will not be improved by burning.

And he was kind, and loved to sit

In the low hut or garnished cottage,

And praise the farmer’s homely wit,

And share the widow’s homelier pottage:

At his approach complaint grew mild;

And when his hand unbarred the shutter,

The clammy lips of fever smiled

The welcome which they could not utter.

He always had a tale for me

Of Julius Cæsar, or of Venus;

From him I learnt the rule of three,

Cat’s cradle, leap-frog, and Quae genus:

I used to singe his powdered wig,

To steal the staff he put such trust in,

And make the puppy dance a jig,

When he began to quote Augustine.

Alack the change! in vain I look

For haunts in which my boyhood trifled, —

The level lawn, the trickling brook,

The trees I climbed, the beds I rifled:

The church is larger than before;

You reach it by a carriage entry;

It holds three hundred people more,

And pews are fitted up for gentry.

Sit in the Vicar’s seat: you’ll hear

The doctrine of a gentle Johnian,

Whose hand is white, whose tone is clear,

Whose phrase is very Ciceronian.

Where is the old man laid? — look down,

And construe on the slab before you,

“Hic jacet GVLIELMVS BROWN,

Vir nulla non donandus lauru”.

Уинтроп Макуорт Прейд (1802–1839)

Викарий

Приход был тихим в те года

(Вы это помните едва ли),

Был чащей Дарнел-Парк тогда —

Здесь просек, как цинги, не знали;

В глуши, под сенью здешних крон

Тут не один искал дорогу;

Но каждый путник был спасён,

И каждый приведён к порогу.

Калитки отперев запор,

Вела служанка Маргарита

Беднягу через тихий двор,

Сквозь зелень мирта и самшита.

А Дон и Санчо, Дик и Гай

Виляли с лестницы хвостами,

И означал их дружный лай:

«Как рад хозяин встрече с вами!»

Жил преподобный Браун тут;

Навстречу гостю он, бывало,

Вставал, захлопнув скучный труд;

Хозяйка от шитья вставала.

Святой и сбившийся с пути,

Индус и тот, чей Бог неведом —

Всяк стойло мог коню найти,

Себе — уют найти с обедом.

И если гость, покинув дом

И вновь пускаясь в тьму скитаний,

Не смог в уютном доме том

Ни друга обрести, ни знаний

(Про выбор правильный вина,

Про массу всяческих безделиц) —

То не усадьбы в том вина,

И ни при чем домовладелец.

Был говорлив он, как ручей,

Меняла речь его теченье:

За Магометом — Моисей,

За анекдотом — изреченье;

Вслед изложению идей

Про то, как движутся планеты, —

Рассказ про ковку лошадей

И то, как жарятся котлеты.

Когда, возвышен и не тих,

Похож на древнего пророка,

Он, подыскав главу и стих,

Хвалил или хулил жестоко, —

Был у баптиста скучный вид,

Деист в окно глядел, зевая,

И в спальню уходил левит,

Бекон на завтрак предвкушая.

Он речь с амвона прерывал,

Что было паствою ценимо;

И делал на пути привал

(На долгом — от Иеронима…)

Прекрасна проповедь его!

(Кому в ней было всё понятно —

Таких навряд ли большинство,

Но всё же были, вероятно…)

Он много разного умел:

Писал трактаты и сонеты,

Статьи про глину и про мел,

И лордам посылал советы.

Писал про приходской погост,

Где призрак бродит неизменно,

Писал заметки в «Морнинг Пост»

(Но не в «Журнал для джентльмена»).

Хоть не мирился с озорством,

Но сам шутил порой — и метко;

Хоть благонравен был во всём,

Но с трубкой расставался редко.

Хоть осуждал сектантов он,

Но не любил крутую меру,

И говорил, что не резон

Лечить костром дурную веру.

Он был в общине королём,

Всем прихожанам рад и нужен;

Благословлял и сытый дом,

И вдовий небогатый ужин.

И исчезали боль и страх,

Лишь только он промолвит слово;

И появлялась на губах

Улыбка даже у больного.

Он помогал мне, школяру,

И в математике, и в чтенье,

Учил играть меня в игру —

«Кроватки кошкиной» плетенье.

А я поджег у старика

Парик — ужасная картина! —

И научил скулить щенка