Обозначив в порядке все, что известно было судебномуследствию об имущественных спорах и семейных отношениях отца с сыном, и еще, иеще раз выведя заключение, что, по известным данным, нет ни малейшейвозможности определить в этом вопросе о дележе наследства, кто кого обсчиталили кто на кого насчитал, Ипполит Кириллович по поводу этих трех тысяч рублей,засевших в уме Мити как неподвижная идея, упомянул об медицинской экспертизе.

«Экспертиза медиков стремилась доказать нам, что подсудимыйне в своем уме и маньяк. Я утверждаю, что он именно в своем уме, но что это-тои всего хуже: был бы не в своем, то оказался бы, может быть, гораздо умнее. Чтоже до того, что он маньяк, то с этим я бы и согласился, но именно в одномтолько пункте – в том самом, на который и экспертиза указывала, именно вовзгляде подсудимого на эти три тысячи, будто бы недоплаченные ему отцом. Тем неменее, может быть, можно найти несравненно ближайшую точку зрения, чтобобъяснить это всегдашнее исступление подсудимого по поводу этих денег, чемнаклонность его к помешательству. С своей стороны, я вполне согласен с мнениеммолодого врача, находившего, что подсудимый пользуется и пользовался полными инормальными умственными способностями, а был лишь раздражен и озлоблен. Вот вэтом и дело: не в трех тысячах, не в сумме собственно заключался предметпостоянного и исступленного озлобления подсудимого, а в том, что была тутособая причина, возбуждавшая его гнев. Причина эта – ревность!»

Здесь Ипполит Кириллович пространно развернул всю картинуроковой страсти подсудимого к Грушеньке. Начал он с самого того момента, когдаподсудимый отправился к «молодой особе», чтоб «избить ее», выражаясь егособственными словами, пояснил Ипполит Кириллович, «но вместо того, чтоб избить,остался у ног ее – вот начало этой любви. В то же время бросает взгляд на ту жеособу и старик, отец подсудимого, – совпадение удивительное и роковое, ибо обасердца зажглись вдруг, в одно время, хотя прежде и тот и другой знали же ивстречали эту особу, – и зажглись эти оба сердца самою безудержною, самоюкарамазовскою страстью. Тут мы имеем ее собственное признание: „Я, – говоритона, – смеялась над тем и другим“. Да, ей захотелось вдруг посмеяться над тем идругим; прежде не хотелось, а тут вдруг влетело ей в ум это намерение, – икончилось тем, что оба пали перед ней побежденные. Старик, поклонявшийсяденьгам, как Богу, тотчас же приготовил три тысячи рублей лишь за то только,чтоб она посетила его обитель, но вскоре доведен был и до того, что за счастьепочел бы положить к ногам ее свое имя и все свое состояние, лишь бы согласиласьстать законною супругой его. На это мы имеем свидетельства твердые. Что же доподсудимого, то трагедия его очевидна, она пред нами. Но такова была „игра“молодой особы. Несчастному молодому человеку обольстительница не подавала дажеи надежды, ибо надежда, настоящая надежда, была ему подана лишь только в самыйпоследний момент, когда он, стоя перед своею мучительницей на коленях,простирал к ней уже обагренные кровью своего отца и соперника руки: в этомименно положении он и был арестован. „Меня, меня вместе с ним в каторгупошлите, я его до того довела, я больше всех виновата!“ – восклицала этаженщина сама, уже в искреннем раскаянии, в минуту его ареста. Талантливыймолодой человек, взявший на себя описать настоящее дело, – все тот же господинРакитин, о котором я уже упоминал, – в нескольких сжатых и характерных фразахопределяет характер этой героини: „Раннее разочарование, ранний обман и падение,измена обольстителя-жениха, ее бросившего, затем бедность, проклятие честнойсемьи и, наконец, покровительство одного богатого старика, которого она,впрочем, сама считает и теперь своим благодетелем. В молодом сердце, может бытьзаключавшем в себе много хорошего, затаился гнев еще слишком с ранней поры.Образовался характер расчетливый, копящий капитал. Образовалась насмешливость имстительность обществу“. После этой характеристики понятно, что она могласмеяться над тем и другим единственно для игры, для злобной игры. И вот в этотмесяц безнадежной любви, нравственных падений, измены своей невесте, присвоениячужих денег, вверенных его чести, – подсудимый, кроме того, доходит почти доисступления, до бешенства, от беспрерывной ревности, и к кому же, к своемуотцу! И главное, безумный старик сманивает и прельщает предмет его страсти –этими же самыми тремя тысячами, которые сын его считает своими родовыми,наследством матери, в которых укоряет отца. Да, я согласен, это было тяжелоперенести! Тут могла явиться даже и мания. Не в деньгах было дело, а в том, чтоэтими же деньгами с таким омерзительным цинизмом разбивалось счастье его!»

Затем Ипполит Кириллович перешел к тому, как постепеннозарождалась в подсудимом мысль отцеубийства, и проследил ее по фактам.

«Сначала мы только кричим по трактирам – весь этот месяцкричим. О, мы любим жить на людях и тотчас же сообщать этим людям все, дажесамые инфернальные и опасные наши идеи, мы любим делиться с людьми и,неизвестно почему, тут же, сейчас же и требуем, чтоб эти люди тотчас жеотвечали нам полнейшею симпатией, входили во все наши заботы и тревоги, намподдакивали и нраву нашему не препятствовали. Не то мы озлимся и разнесем весьтрактир. (Следовал анекдот о штабс-капитане Снегиреве.) Видевшие и слышавшиеподсудимого в этот месяц почувствовали наконец, что тут уже могут быть не одникрики и угрозы отцу, но что при таком исступлении угрозы, пожалуй, перейдут и вдело. (Тут прокурор описал семейную встречу в монастыре, разговоры с Алешей ибезобразную сцену насилия в доме отца, когда подсудимый ворвался к нему послеобеда.) Не думаю настойчиво утверждать, – продолжал Ипполит Кириллович, – чтодо этой сцены подсудимый уже обдуманно и преднамеренно положил покончить сотцом своим убийством его. Тем не менее идея эта уже несколько раз предстоялаему, и он обдуманно созерцал ее – на это мы имеем факты, свидетелей исобственное сознание его. Признаюсь, господа присяжные заседатели, –присовокупил Ипполит Кириллович, – я даже до сегодня колебался оставить за подсудимымполное и сознательное преднамерение напрашивавшегося к нему преступления. Ятвердо был убежден, что душа его уже многократно созерцала роковой моментвпереди, но лишь созерцала, представляла его себе лишь в возможности, но еще неопределяла ни срока исполнения, ни обстоятельств. Но я колебался лишь досегодня, до этого рокового документа, представленного сегодня суду госпожоюВерховцевой. Вы сами слышали, господа, ее восклицание: „Это план, это программаубийства!“ – вот как определяла она несчастное „пьяное“ письмо несчастногоподсудимого. И действительно, за письмом этим все значение программы ипреднамерения. Оно написано за двое суток до преступления, и, таким образом,нам твердо теперь известно, что за двое суток до исполнения своего страшного замыслаподсудимый с клятвою объявлял, что если не достанет завтра денег, то убьетотца, с тем чтобы взять у него деньги из-под подушки „в пакете с красноюленточкой, только бы уехал Иван“. Слышите: „только бы уехал Иван“, – тут, сталобыть, уже все обдумано, обстоятельства взвешены – и что же: все потом иисполнено как по писаному! Преднамеренность и обдуманность несомненны,преступление должно было совершиться с целью грабежа, это прямо объявлено, этонаписано и подписано. Подсудимый от своей подписи не отрицается. Скажут: этописал пьяный. Но это ничего не уменьшает и тем важнее: в пьяном виде написалто, что задумал в трезвом. Не было бы задумано в трезвом, не написалось бы впьяном. Скажут, пожалуй: к чему он кричал о своем намерении по трактирам? Ктона такое дело решается преднамеренно, тот молчит и таит про себя. Правда, нокричал он тогда, когда еще не было планов и преднамерения, а лишь стояло одножелание, созревало лишь стремление. Потом он об этом уже меньше кричит. В тотвечер, когда было написано это письмо, напившись в трактире «Столичный город»,он, против обыкновения, был молчалив, не играл на биллиарде, сидел в стороне,ни с кем не говорил и лишь согнал с места одного здешнего купеческогоприказчика, но это уже почти бессознательно, по привычке к ссоре, без которой,войдя в трактир, он уже не мог обойтись. Правда, вместе с окончательнымрешением подсудимому должно же было прийти в голову опасение, что он слишкоммного накричал по городу предварительно и что это может весьма послужить к егоуличению и его обвинению, когда он исполнит задуманное. Но уж что же делать,факт огласки был совершен, его не воротишь, и, наконец, вывозила же преждекривая, вывезет и теперь. Мы на звезду свою надеялись, господа! Я должен к томуже признаться, что он много сделал, чтоб обойти роковую минуту, что онупотребил весьма много усилий, чтоб избежать кровавого исхода. «Буду завтрапросить три тысячи у всех людей, – как пишет он своим своеобразным языком, – ане дадут люди, то прольется кровь». Опять-таки в пьяном виде написано иопять-таки в трезвом виде как по писаному исполнено!»