Господа, оставим психологию, оставим медицину, оставим дажесамую логику, обратимся лишь к фактам, к одним только фактам, и посмотрим, чтоскажут нам факты. Убил Смердяков, но как? Один или в сообществе с подсудимым?Рассмотрим сперва первый случай, то есть, что Смердяков убивает один. Конечно,если убил, то для чего же нибудь, из какой-нибудь выгоды. Но, не имея ни тенимотивов к убийству из таких, какие имел подсудимый, то есть ненависти, ревностии проч., и проч., Смердяков, без сомнения, мог убить только лишь из-за денег,чтобы присвоить себе именно эти три тысячи, которые сам же видел, как барин егоукладывал в пакет. И вот, замыслив убийство, он заранее сообщает другому лицу –и к тому же в высочайшей степени заинтересованному лицу, именно подсудимому, –все обстоятельства о деньгах и знаках: где лежит пакет, что именно на пакетенаписано, чем он обернут, а главное, главное сообщает про эти «знаки», которымик барину можно пройти. Что ж, он прямо, чтоб выдать себя, это делает? Или чтобынайти себе соперника, который, пожалуй, и сам пожелает войти и приобрестьпакет? Да, скажут мне, но ведь он сообщил от страху. Но как же это? Человек, несмигнувший задумать такое бесстрашное и зверское дело и потом исполнить его, –сообщает такие известия, которые знает только он в целом мире и о которых, еслибы только он об них умолчал, никто и не догадался бы никогда в целом мире. Нет,уж как бы ни был труслив человек, а уж если такое дело задумал, то уже ни зачто бы не сказал никому по крайней мере про пакет и про знаки, ибо это значилобы вперед всего себя выдать. Что-нибудь выдумал бы нарочно, что-нибудь налгалбы другое, если уж от него непременно требовали известий, а уж об этом быумолчал! Напротив, повторяю это, если б он промолчал хоть только об деньгах, апотом убил и присвоил эти деньги себе, то никто бы никогда в целом мире не могобвинить его по крайней мере в убийстве для грабежа, ибо денег этих ведь никто,кроме него, не видал, никто не знал, что они существуют в доме. Если бы даже иобвинили его, то непременно сочли бы, что он из другого какого-нибудь мотиваубил. Но так как мотивов этих за ним никто предварительно не приметил, а всевидели, напротив, что он барином любим, почтен бариновою доверенностью, то,конечно бы, его последнего и заподозрили, а заподозрили бы прежде всего такого,который бы имел эти мотивы, кто сам кричал, что имеет эти мотивы, кто их не скрывал,перед всеми обнаруживал, одним словом, заподозрили бы сына убитого, ДмитрияФедоровича. Смердяков бы убил и ограбил, а сына бы обвинили – ведьСмердякову-убийце уж конечно было бы это выгодно? Ну, так вот этому-то сынуДмитрию Смердяков, замыслив убийство, и сообщает вперед про деньги, про пакет ипро знаки – как это логично, как это ясно!

Приходит день замышленного Смердяковым убийства, и вот онлетит с ног, притворившись, в припадке падучей болезни, для чего? Уж конечно,для того, чтобы, во-первых, слуга Григорий, замысливший свое лечение и, видя,что совершенно некому стеречь дом, может быть, отложил бы свое лечение и селкараулить. Во-вторых, конечно для того, чтобы сам барин, видя, что его никто некараулит, и страшно опасаясь прихода сына, чего не скрывал, усугубил своюнедоверчивость и свою осторожность. Наконец, и главное, конечно для того, чтобего, Смердякова, разбитого припадком, тотчас же перенесли из кухни, где онвсегда отдельно ото всех ночевал и где имел свой особенный вход и выход, в другойконец флигеля, в комнатку Григория, к ним обоим за перегородку, в трех шагах отих собственной постели, как всегда это бывало, спокон века, чуть только егоразбивала падучая, по распоряжениям барина и сердобольной Марфы Игнатьевны.Там, лежа за перегородкой, он, вероятнее всего, чтоб вернее изобразитьсябольным, начнет, конечно, стонать, то есть будить их всю ночь (как и было, попоказанию Григория и жены его), – и все это, все это для того, чтоб тем удобнеевдруг встать и потом убить барина!

Но скажут мне, может быть, он именно притворился, чтоб нанего, как на больного, не подумали, а подсудимому сообщил про деньги и прознаки именно для того, чтоб тот соблазнился и сам пришел, и убил, и когда,видите ли, тот, убив, уйдет и унесет деньги и при этом, пожалуй, нашумит,нагремит, разбудит свидетелей, то тогда, видите ли, встанет и Смердяков, ипойдет – ну что же делать пойдет? А вот именно пойдет в другой раз убить баринаи в другой раз унести уже унесенные деньги. Господа, вы смеетесь? Мне самомустыдно делать такие предположения, а между тем, представьте себе это, именноведь подсудимый это самое и утверждает: после меня, дескать, когда я уже вышелиз дому, повалив Григория и наделав тревоги, он встал, пошел, убил и ограбил.Уж я и не говорю про то, как бы мог Смердяков рассчитать это все заранее и всепредузнать как по пальцам, то есть что раздраженный и бешеный сын придетединственно для того только, чтобы почтительно заглянуть в окно и, обладаязнаками, отретироваться, оставив ему, Смердякову, всю добычу! Господа, ясерьезно ставлю вопрос: где тот момент, когда Смердяков совершил своепреступление? Укажите этот момент, ибо без этого нельзя обвинять.

«А может быть, падучая была настоящая. Больной вдругочнулся, услыхал крик, вышел» – ну и что же? Посмотрел да и сказал себе: дайпойду убью барина? А почему он узнал, что тут было, что тут происходило, ведьон до сих пор лежал в беспамятстве? А впрочем, господа, есть предел ифантазиям.

«Так-с, – скажут тонкие люди, – а ну как оба были всогласии, а ну как это они оба вместе убили и денежки поделили, ну тогда какже?»

Да, действительно, подозрение важное, и во-первых – тотчасже колоссальные улики, его подтверждающие: один убивает и берет все труды насебя, а другой сообщник лежит на боку, притворившись в падучей, – именно длятого, чтобы предварительно возбудить во всех подозрение, тревогу в барине,тревогу в Григории. Любопытно, из каких мотивов оба сообщника могли бы выдуматьименно такой сумасшедший план? Но, может быть, это было вовсе не активное сообществосо стороны Смердякова, а, так сказать, пассивное и страдальческое: может быть,запуганный Смердяков согласился лишь не сопротивляться убийству и,предчувствуя, что его же ведь обвинят, что он дал убить барина, не кричал, несопротивлялся, – заранее выговорил себе у Дмитрия Карамазова позволениепролежать это время как бы в падучей, «а ты там убивай себе как угодно, мояизба с краю». Но если и так, то так как и опять-таки эта падучая должна былапроизвести в доме переполох, предвидя это, Дмитрий Карамазов уж никак не мог бысогласиться на такой уговор. Но я уступаю, пусть он согласился; так ведьвсе-таки вышло бы тогда, что Дмитрий Карамазов убийца, прямой убийца изачинщик, а Смердяков лишь пассивный участник, да и не участник даже, а лишьпопуститель от страха и против воли, ведь суд-то это бы уже непременно могразличить, и вот, что же мы видим? Только что арестовали подсудимого, как онмигом сваливает все на одного Смердякова и его одного обвиняет. Не всообщничестве с собой обвиняет, а его одного: один, дескать, он это сделал, онубил и ограбил, его рук дело! Ну что это за сообщники, которые тотчас женачинают говорить один на другого, – да этого никогда не бывает. И заметьте,какой риск для Карамазова: он главный убийца, а тот не главный, тот толькопопуститель и пролежал за перегородкой, и вот он сваливает на лежачего. Такведь тот, лежачий-то, мог рассердиться, и из-за одного только самосохраненияпоскорее объявить правду истинную: оба, дескать, участвовали, только я неубивал, а лишь дозволил и попустил, от страху. Ведь он же, Смердяков, могпонять, что суд тотчас бы различил степень его виновности, а стало быть, мог ирассчитать, что если его и накажут, то несравненно ничтожнее, чем того,главного убийцу, желающего все свалить на него. Но тогда, стало быть, ужпоневоле сделал бы признание. Этого мы, однако же, не видали. Смердяков и незаикнулся о сообщничестве, несмотря на то, что убийца твердо обвинял его и всевремя указывал на него как на убийцу единственного. Мало того: Смердяков же иоткрыл следствию, что о пакете с деньгами и о знаках сообщил подсудимому он сами что без него тот и не узнал бы ничего. Если б он был действительно всообщничестве и виновен, сообщил ли бы он так легко об этом следствию, то естьчто это все он сам сообщил подсудимому? Напротив, стал бы запираться и ужнепременно искажать факты и уменьшать их. Но он не искажал и не уменьшал. Такможет делать только невинный, не боящийся, что его обвинят в сообщничестве. Ивот он, в припадке болезненной меланхолии от своей падучей и от всей этойразразившейся катастрофы, вчера повесился. Повесившись, оставил записку,писанную своеобразным слогом: «Истребляю себя своею волей и охотой, чтобыникого не винить». Ну что б ему прибавить в записке: убийца я, а не Карамазов.Но этого он не прибавил: на одно совести хватило, а на другое нет?