Настроение ее внезапно переменилось. – Твое отсутствие слишком затянулось, господин мой. Приходи ко мне в полночь, я буду ждать тебя в южном павильоне.

И, одарив Тулоса знойным взглядом из-под полуопущенных ресниц, она ущипнула его за руку с такой силой, что ногти ее оставили красные отметины на коже даже сквозь рукав, точно кошачьи когти, и отвернулась, чтобы подозвать к себе евнухов.

Тулос же, воспользовавшись тем, что царица отвлеклась, отважился еще раз взглянуть на Илалоту. Из головы у него не шли странные намеки Ксантлики. Он знал, что Илалота, подобно многим дамам при дворе, баловалась магией и приворотными зельями, но это никогда не заботило его, ибо он не испытывал никакого интереса к иным чарам, кроме тех, какими женщин наделила природа. Он не мог поверить, что Илалоту сгубила смертельная страсть, поскольку по его опыту страсть никогда не бывала смертельной.

И снова, когда он посмотрел на нее, обуреваемый противоречивыми чувствами, ему показалось, что она вовсе не умерла. Странное наваждение больше не повторялось, но ему почудилось, будто она неуловимо переменила позу на своем багряном от вина погребальном ложе и едва заметно повернула к нему лицо, как женщина подается навстречу долгожданному возлюбленному, а рука, которую он поцеловал то ли во сне, то ли наяву, лежит чуть дальше от тела.

Тулос склонился над ней, завороженный этой загадкой и влекомый какой-то необъяснимой силой. И вновь он сказал себе, что грезит наяву или просто ошибается, однако в этот миг грудь Илалоты слабо затрепетала и до него донесся еле различимый, но взволновавший его кровь шепот:

– Приходи ко мне в полночь. Я буду ждать тебя… в гробнице.

В это мгновение перед погребальными носилками появились люди в мрачных, цвета ржавчины, одеяниях могильщиков; они безмолвно вошли в зал, не замеченные ни Тулосом, ни прочими. На плечах они несли тонкостенный саркофаг из блестящей бронзы. Они явились забрать тело усопшей и отнести его в усыпальницу ее семьи в старом некрополе к северу от дворцовых садов.

Тулос силился закричать, остановить их, но язык отказался ему повиноваться; он не в силах был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не понимая, сон вокруг него или явь, он смотрел, как могильщики уложили Илалоту в саркофаг и поспешно понесли прочь; ни один из осоловевших гуляк не последовал за ними и даже не проводил взглядом. Лишь когда погребальная процессия удалилась, Тулос смог сойти со своего места перед опустевшим ложем. Мысли у него путались, в голове стоял вязкий тяжелый туман. Охваченный неодолимой усталостью, неудивительной после целого дня в дороге, он удалился в свои покои и мгновенно забылся мертвым сном.

Когда Тулос пробудился, бледная бесформенная луна уже выбралась из-за кипарисов, тянувших к ней длинные и тонкие, словно ведьмины пальцы, сучья, и повисла в западном окне. Близилась полночь, и он вспомнил о свидании, которое назначила ему царица Ксантлика и на которое он не мог не явиться без того, чтобы навлечь на себя неминуемую царскую немилость. В тот же миг с пугающей ясностью в памяти его всплыла другая встреча… в то же самое время, только в ином месте. И сейчас же все события и впечатления от похорон Илалоты, которые тогда казались сомнительными и похожими на грезу, обрушились на него со всей несокрушимой убедительностью яви, точно впечатанные в сознание каменной тяжестью сна… или действием каких-то колдовских чар. Теперь он был убежден, что Илалота и впрямь пошевелилась на погребальном ложе и заговорила с ним – и что могильщики похоронили ее заживо. Быть может, смерть ее на самом деле была просто чем-то вроде каталепсии, или же она намеренно прикинулась мертвой в последней попытке вновь распалить его страсть. Все эти мысли разожгли в нем любопытство и желание; перед глазами точно по волшебству встал ее бледный, бездвижный, головокружительно прекрасный облик.

В совершенном смятении Тулос двинулся по темным лестницам и переходам и наконец очутился в залитом лунном светом саду. Он проклинал Ксантлику с ее требовательностью, которая была сейчас так некстати. Впрочем, сказал он себе, царица, вероятно, после их разговора продолжила воздавать должное крепким тасуунским винам и давным-давно уже достигла состояния, в котором не способна не то что сдержать слово, но даже вспомнить, что сказала. Эта мысль придала ему духу, и в его воспаленном сознании очень скоро превратилась в убежденность; он не стал спешить в южный павильон, а неторопливо зашагал по темным аллеям.

Чем дальше он заходил, тем сильнее крепла в нем уверенность, что он единственный в округе бодрствует в этот час: давно погруженные во мрак крылья дворца раскинулись в безмолвном ступоре, и дорогу Тулосу преграждали лишь безжизненные тени да разлитые в неподвижном воздухе озерца благоухания, а с небес, точно исполинский бледный мак, лила свой дремотный млечный свет луна.

Не вспоминая более о свидании с Ксантликой, Тулос без колебаний устремился туда, куда настойчиво гнал его внутренний голос… Ему непременно нужно было наведаться в склеп и понять, заблуждается он в своих подозрениях относительно Илалоты или нет. Быть может, если он туда не пойдет, она задохнется в закрытом саркофаге и ее мнимая смерть быстро обернется настоящей. И вновь совершенно явственно, как будто они только что прозвучали перед ним в лунном свете, он услышал слова, которые она прошептала, или ему показалось, что прошептала, со своего погребального ложа: «Приходи ко мне в полночь… Я буду ждать тебя… в гробнице».

Он зашагал быстрее, и быстрее забилось сердце, как у любовника, который стремится поскорее оказаться у ложа нежной возлюбленной; через северную калитку он покинул дворцовый сад и по заросшей травой лужайке поспешил к старому кладбищу. Бестрепетно, бесстрашно прошел он меж осыпающихся колонн в никогда не запиравшиеся владения смерти, коих ворота неусыпно стерегли изваянные из черного мрамора чудища с головами вурдалаков, грозно взиравшие на входящих жуткими провалами глаз.

Безмолвие осевших могил, суровая белизна мраморных колонн, застывшие во мраке черные силуэты кипарисов, вездесущее присутствие смерти, которым дышало все вокруг, лишь подстегнули странное возбуждение, волновавшее кровь Тулоса. Его словно опоили каким-то могущественным приворотным зельем. Гробовая тишина, царившая в некрополе, вдруг ожила, наполненная тысячей ослепительных воспоминаний об Илалоте и смутных грез, что роились в его мозгу, силясь принять какие-то очертания…

Как-то раз он вместе с Илалотой навещал подземную усыпальницу ее предков и теперь, с легкостью воскресив в памяти расположение склепа, без колебаний направился к низкому входу под сенью мрачных кедров. Густую крапиву и пахучую дымянку, буйно разросшихся у порога, примяли ноги тех, кто побывал