её скользнула за пояс. В свете огня Олеся увидела нож-наконечник. Не надо обманываться, она прекрасно знает из чьего копья сделан клинок. Бросив нож под ноги Олесе, Влада громко, так чтобы контуженная расслышала, заговорила.

– Кто сестру твою умертвил?

– Крестианец… – отозвалась Олеся. Под животом разгорелась кипучая злость, клыки скрипнули друг о друга.

– Кто сгубил твою мать? – снова громко спросила ведунья. Олеся оскалилась, но понимала, чего стоит каждое сказанное теперь слово.

– Крестианцы.

– Кто сгубил твою стаю?

– Крестианцы!

– Тако возьми сей нож и отмсти, – протянула Влада ладонь. – Живи ради рода, воюй ради рода, убей ради рода. Або чертог ещё жив, Навья дщерь, больше молодняка охранилось при логове. Возьми сей нож и вожаком стань над ними. Бейся за род, дабы капьно с сородичами кровь проливать человечью!

Олеся подобрала клинок – тот самый отцовский нож-наконечник, который перешёл к ней от Риты. Много позора на этом клинке и лезвие его трудно будет очистить человеческой кровью, но это великая милость для вожака, потерявшего стаю. Деянова дочь подступила к ведунье с ножом. Влада всё ещё протягивала ей руку. Они не сводили распалённого взгляда, каждый нерв, каждое движение решали судьбу. Краем глаза Олеся заметила, как подобрался и изготовился Сивер. Но он всё равно не успеет, решись Олеся на быстрый удар. Рука Влады чиста и свободна, но под свободной рукой наверняка есть клинок, достаточно быстрый, чтобы вонзиться в ответ. Кто сейчас направит её: сами Предки или же справедливость и слепое желание мстить?

Олеся подала руку и Влада крепко пожала её. Оплетённая кожей рукоятка клинка заскрипела в крепко стиснутых пальцах. Жизнь – это всё, что осталось. Пока Олеся живёт, ещё будет время. Соверши ошибку сейчас, и тогда останется жив Настоятель и выживут крестианцы… а главное Егор будет жить и свободно дышать под небом. Олеся склонила голову перед Владой и отступила на шаг. Лезвие ножа-наконечника осталось чистым. На глазах у всех вожаков она задолжала ведунье гораздо больше, чем когда-либо прежде.

– Шерт! Во веки клянуся губить крестианцев, яких токмо узрю – без кручины, немедля, под кровом, под сенью, под колом, под тенью, во Правду, во месть, во славу, во честь, або стая Чертога – хвала роду – жива!

*************

Никто и не ждал, что Деянова дочь вернётся, и когда за пологом зазвучали шаги, Гойко приготовился идти на казнь следующим. Пропитанная дымом и грязью медвежья шкура откинулась, Сивер вошёл вместе с охранниками, Стражники встали по левую и правую от него руку и чутко приглядывали за охотниками крамолы.

– Милость проявим, кто с Единением пойдёт – вот крайнее слово для вас, – огласил Сивер.

Сидевшие в заточении охотники переглянулись, и каждый остановился глазами на Гойко. Никто из них не присягнул бы без вожака. Гойко поднялся и некоторые с облегчением вздохнули. Он расправил затёкшие плечи и уставился на Сивера изуродованным лицом.

– Олеську жизнью сманил? Ну ще же, пущай живёт девка. Да не знает она, за какую гадину воевать собралася. В Пекло вашу ведунью, або она – смерть для племени; и уклад попрала, и мать посрамила, и сгубила сородичей. В Пекло Владу за энто!

Сивер быстро шагнул и ударил Гойко кулаком в челюсть. Вожак стаи Колготы мог легко уклониться, но стерпел и с кривым оскалом начал шипеть.

– За Правду ударил меня? Всяк знает, что сие – Правда! В круг, вожак. В круг! Вызываю тобя за крутую обиду!

– До смерти, – кивнул ему Сивер.

– До смерти, – подтёр губу Гойко. – До вашей с ведуньею смерти.

*************

Инфекционное отделение лазарета пополнилось тринадцатью пациентками. У освобождённых чернушек обнаружился сильный кашель. По вялости, бледности и худобе, а главное по кровохарканию, заподозрили открытую форму туберкулёза. Кое-кто из них так и не смог успокоиться, начал биться в припадках, таких пришлось отделить и вколоть им успокоительное. Но главной неожиданной новостью оказалось, что девять из тринадцати женщин беременны – на разных сроках, от пятнадцати недель до восьми месяцев. Некоторые даже помнили, где они до пленения жили, но при опросе называли такие селения, о которых после Навьих набегов много Зим ничего не слышали в Монастыре.

Стоило Егору открыть дверь в отделение, как до слуха долетел женский плач. В коридоре после спешки и толчеи на приёмном покое показалось непривычно пустынно. Стол дежурной со включенной лампой и раскрытым журналом скучал без хозяйки. Егор прошёл дальше по коридору со сводчатыми потолками, вдруг в дальнем конце резанул женский вопль, зазвенела металлическая посуда. Из дверей одной из палат выскочила медсестра в белом фартуке и косынке. Не оглядываясь на Егора, она побежала в сторону изолятора.

Егор застегнул накинутый белый халат и поправил плотно прилегающую к лицу маску. Он отыскал палату с цифрой пять на двери и, стараясь не шуметь, вошёл внутрь. Вытянутая коморка на четыре койки освещалась арочным оконцем. Одна кровать сбита и перекошена, должно быть отсюда в изолятор забрали пациентку с припадками. На ближней от двери койке отвернулась к стене и лежала в забытьи бывшая пленница. Ещё одна жадно ела из эмалированной миски, но, заметив Егора, подняла голову и подслеповато прищурилась. К людям в белых халатах чернушки немного привыкли. Сразу после приезда их осмотрели, вымыли и покормили. На кровати в углу возле самого окна сидела девчонка со светлыми соломенными волосами. Она старательно разглаживала на себе чистую сорочку, в ушах по-прежнему висели янтарные серьги.

Егор подошёл и опустился на корточки перед ней. Девчонка подняла взгляд, улыбнулась и вновь принялась разглаживать складки.