мне, что с прискорбием видит, как на Университет жалобы сыплются, и назвал предмет сих жалоб; сообщил также, впрочем, все, что Вы, по причине отеческой Вашей доброты, прибавили для нас утешительного. Итак, тайная война, какую нам враги наши два года назад объявили, продолжается. Злобные и лживые наветы продолжают истощать доброту и великодушие, с коим Вы нас защищать благоволите. Намерение Университет в другое место перевести, столь ловко задуманное ради того, чтобы сей нарождающийся институт погубить, живо до сей поры, стремятся его в исполнение привести с превеликим усердием, и последняя жалоба никакой иной цели преследовать не может.

Государь! Как я не член Университетского суда, запросил я бумаги, до обсуждаемого дела касающиеся[346]. Они передо мной; позвольте мне Вам из них короткий экстракт сообщить. За верность его отвечаю всем, что только имею дорогого на этом свете.

Вечером после концерта несколько студентов встречают на мосту двух подмастерьев, которые распевают студенческие песни (таковые существуют). Студенты заговаривают с подмастерьями и говорят, что тем негоже петь эти песни, потому что, коль скоро студентам на улице петь запрещено, их же в том и обвинят. Подмастерья отвечают грубо, студенты так же. Один из подмастерьев замахивается палкой на студента, студент валит его на землю; студенты уходят. Минуту спустя другой студент, который в перебранке не участвовал, проходит по мосту. Подмастерья, там остававшиеся, нападают на него, и, судя по всему, грозит ему опасность быть сброшенным в реку; он зовет на помощь, товарищи возвращаются и его освобождают. После чего студенты призывают городскую стражу, чтобы подмастерьев арестовать. Является дозорный офицер в сопровождении патруля, который всех участников ссоры окружает. Офицер расспрашивает о случившемся; студенты, поскольку по-русски плохо говорят, объясняются с трудом. Офицер в кордегардию уводит и подмастерьев, и студентов. Последние пытаются ему втолковать, что по законам университетским должен он их к ректору отвести. Мещанин, поблизости случившийся, переводчиком служит. Тем временем по дороге в кордегардию один из студентов офицеру по-русски говорит: «Брат!» Офицер злится и отвечает самым грубым русским ругательством. Студент его за грязную брань упрекает; офицер в ответ утверждает, что грязно бранился сам студент. Профессор, знающий русский, проходит мимо, слышит спор и пытается офицера образумить, но тщетно, тот ему отвечает неучтиво, однако же задерживает только подмастерьев и отводит их в часть.

Офицер жалуется генералу: якобы его один из студентов оскорбил и за грудки схватил. Генерал у Университета требует сатисфакции и велит студентов наказать за нарушение общественного спокойствия. Наш суд немедля дело расследует. Офицер на мещанина, служившего переводчиком, сослался как на свидетеля. Мещанин письменно свидетельствует, что на шум много народу сбежалось, толпа дозорным пройти мешала, а также описывает ссору вышесказанную из-за слова «брат», но ни о каком оскорблении офицера словом или действием не упоминает.

Суд, этим показанием не удовлетворенный, допрашивает двух задержанных подмастерьев по поводу оскорбления, офицеру нанесенного. Те, хотя со студентами враждуют, объявляют официально, что не видели и не слышали ничего общего с тем, на что офицер жалуется.

Суд генералу сообщает о результатах проведенного следствия. Тот настаивает на необходимости наказать виновных в нарушении общественного спокойствия, оскорблении офицера, в службе Его Императорского Величества состоящего, и в неуважении к городской страже. Суд, могущий приговоры выносить только на основе фактов доказанных, постановляет: Что двое студентов, бывших зачинщиками потасовки с подмастерьями, невзирая на принесенные ими извинения, будут в тюрьму посажены на двое суток. Что на черной доске помещено будет объявление, строго напоминающее студентам о том, с каким почтением обязаны они относиться к военным вообще, а в особенности к дозорным Его Императорского Величества. А также что Университет в магистрат жалобу принесет на подмастерьев, которые позволили себе напасть на студента, в ссоре не участвовавшего.

В объявлении значится также, что в связи с жалобой генерала Университет предписывает студентам под страхом самых суровых наказаний никогда больше не вступать с офицерами стражи ни в какие переговоры и безмолвно их приказам подчиняться, ко всем действиям дозорных относиться с почтением, а касательно дальнейшего положиться на попечение ректора.

Вот, Государь, и все событие как оно есть; комментариев к нему не требуется. Вам судить, заслуживало ли оно доклада официального или частного российскому монарху, коего каждое мгновение общественному благу посвящено.

Но Вы надеялись, что Университет Вас от подобных неприятностей оградит, сумеет врагам нашим повода не давать для подобных жалоб. Государь! Вы нас бесчисленными милостями одарили и наверняка еще одарите, а посему заветное наше желание есть таких происшествий избежать. Однако возможно ли сие в нашем окружении?

Враги на каждую шалость одного из наших студентов внимание обращают и всем без исключения ее приписывают; ссылаются на происшествия выдуманные или представленные куда более предосудительными, чем требуется. В Дерпте местной полиции нет. То, что полицией называется, сделать ничего не способно за недостатком средств. Мы по сему поводу много раз переговоры вели с магистратом, который просил тщетно, чтобы поместили в городе два десятка казаков, чье содержание город оплатить готов. Предоставили их на несколько недель, когда городу поджигатели грозили, а затем убрали. Часто здесь рабочие толпой собираются и студентов подстерегают; Университет ни прав, ни средств не имеет на то, чтобы их разгонять. Влиять может только на студентов и делает в сем отношении все, что может. Ректор все мыслимые способы пускает в ход; суд за проступки карает строго (его постановления тому порукой). В публичных наших речах никогда не забываем мы студентов призывать к поведению добродетельному и благопристойному. Предыдущий генерал-губернатор князь Голицын лишил нас возможности основать общество, где студенты под нашим присмотром наслаждались бы удовольствиями дозволенными и приличными, однако ж мы все, что в наших силах, делаем, чтобы их от дурных обществ отвадить: в наш собственный круг их допускаем. Сам я, например, каждое воскресенье держу открытый стол на несколько студентов; между пятью и половиной шестого пополудни, в единственное время, когда я себе позволить могу предаться отдыху, открываю доступ в свой дом любому студенту и из-за этих трат лишаюсь любых других удовольствий, какие при скромных моих доходах мог бы себе позволить. Многие другие профессора так же поступают. Впрочем, Государь, если благоволите Вы бросить взгляд на труды наши, увидите, что выше человеческих сил сделать больше. Служба наша обыкновенно лишь в половине десятого вечера заканчивается.

Государь! Тайная война, которую против нас ведут, скоро не закончится. Мстят не за то или иное действие Университета, мстят за дух университетский. Наши студенты этим духом проникаются; знают они права человека и их уважают. Один из них,