Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этой речи начались мои первые крупные неприятности: меня сразу сняли с председателя секции, пожаловались в театр, что я политически недоразвит.
Это было, когда я играл “Молодую гвардию”. Я все считался молодежью, хотя мне было за тридцать… Я мало обращал внимания на политику – я много очень играл.
Второй раз я столкнулся, когда было такое партийное голосование и когда объявили: “единогласно” выбрали нового секретаря, я возмутился и сказал, что я голосовал против, как же может быть “выбран единогласно”? Тайное голосование.
– Юрий Петрович, как, что вы хотите сказать, что подлог тут? – шум, скандал…
– Я ничего не хочу сказать. Я хочу сказать, что я бросил бюллетень против – вот что, а вы говорите: единогласно.
Это было в Театре Вахтангова.
Преподавать я стал от какой-то неудовлетворенности. Последние годы, когда я играл, я почувствовал, что тупею, что мне очень не нравится, как я работаю. Я стал ощущать, что очень плохо обучен своему ремеслу. Ну и, может быть, это самомнение, мне стало казаться, что я все-таки могу помочь молодым своим коллегам – кто хочет заниматься этой профессией, – все-таки на своем опыте я понял просчеты какие-то в образовании – в актерском, специальном. Хотя у меня были хорошие очень педагоги: Мартьянова, Белокуров, Чебан, Бирман, Гиацинтова, Тарханов, Толчанов, Захава, Щукин.
И я стал ходить на семинары к Кедрову.
Меня давно приглашали преподавать, потому что знали, что я бегаю на эти семинары, бесконечно разговариваю о недостатках театра, смеюсь на репетициях, издеваюсь над некоторыми спектаклями и над собой в том числе. За это я, конечно, получал много неприятностей. Обиделся Симонов: “Что, вам недостаточно, что я вас учу, вы еще бегаете к этому Кедрову?..”
Он ревновал. Обижался. И Захава, у которого я играл все главные роли, обижался. Ну, а я все-таки бегал, учился, уже зрелым актером, знаменитым довольно. Кедров был любимым учеником Константина Сергеевича, всегда был при нем, руководил МХАТом многие годы, и мне хотелось именно из первых рук, из уст ближайшего ученика Константина Сергеевича слышать всю ту методологию, которую Станиславский в последние годы своей жизни старался передать и оставить ученикам. Мне это было интересно: метод физических действий, метод действенного анализа. Я дотошно хотел понять, в чем же методология и как же она может помогать. И, конечно, это помогает безусловно, потому что есть несколько приемов, как направить артиста, как его расшевелить. И мне помогали эти вещи в работе.
Потом в Театре Вахтангова Рубен Николаевич дал мне поставить пьесу Галича “Много ли человеку надо”. Это очень слабая пьеса, такая странная, поверхностная, полуводевильная какая-то…
Но там были какие-то вещи режиссерские найдены – так мне казалось, для первой пробы, можно было понять, что человек этот чего-то будет соображать когда-нибудь.
Там главную роль играла Катя Райкина, дочь Райкина. Потом много умерших актеров: Осенев играл.
Ну и потом уже я попробовал в Щукинском училище сделать “Доброго человека” – как дипломный спектакль на третьем курсе – мне дали театр, и тут же ушел из Театра Вахтангова.
Р. S. Но все равно эти годы остались со мной навсегда. Из этих лет и родился Театр на Таганке, и я стал осваивать другую профессию – режиссера.
Чтобы проследить становление личности Любимова, я думаю, необходимо обозначить вехи его общения с Эрдманом и Вольпиным. Здесь к месту рассказать о моем юношеском впечатлении от программы “По родной земле”, которую для широкой публики показывал ансамбль песни и пляски НКВД в клубе на Лубянке, а я попал туда по желанию моего отца. Он сотрудничал с этим коллективом как балетмейстер.
Я помню, как молодой и красивый Юрий Петрович вел парный конферанс с артистом Леонидом Князевым. Они стояли напротив друг друга по обеим сторонам портала и перебрасывались репликами, которые были написаны, как я потом узнал, Николаем Эрдманом и Михаилом Вольпиным. И я отмечал для себя, как Юрий Петрович лихо надвигал фуражку и заправлял гимнастерку под ремень и портупею, при этом одергивая ее и убирая все складки назад, как делают военные перед парадным маршем, стоя “во фрунт”.
Из рассказа Любимова:
А ансамбль этот Берия создал, чтобы победить другой ансамбль. Они же тщеславные очень. Мой ансамбль будет лучше. И назначенный начальник ансамбля полковник НКВД Тимофеев поклялся выполнить задание партии и правительства чекисту главному в пенсне, товарищу Берии, который речь держал на Красной площади – мы спаяны, как никогда! Мы сплочены, как никогда! И все тогда поняли, что он главный, а потом Хрущ его обманул, а потом Хруща снял дорогой Леонид Ильич…
А когда для “соуса” наш ансамбль вызывали в Кремль на таких показухах, я был в списках, кстати, я и сейчас получаю приглашения в Кремль. Они же не пересматривают своих. Это их стиль существования. В этом они видят стабильность свою.
Так был создан ансамбль по приказу Берии, и туда согнали выдающихся людей искусства того времени, чтобы они усилили творческий эффект его деятельности.
Для того чтобы современный читатель лучше понял, каким образом возник этот ансамбль, следует сравнить его создание с возникновением солженицынских “шарашек”, только с поправкой на то, что Александр Исаевич описывает организацию научной работы ученых, отбывающих срок заключения, а к работе в ансамбле были привлечены лучшие силы творческой элиты. Если это делалось не в приказном порядке, то, во всяком случае, за приглашением просматривалась абсолютная невозможность отказа, потому что за этим стоял нарком НКВД.
Один только перечень имен выдающихся деятелей культуры говорит сам за себя. В работе над музыкальной частью программы принимали участие Шостакович и Дунаевский. Музыкальным консультантом был Арам Хачатурян, а руководителем хора – Александр Свешников. В работе ансамбля участвовал известный дирижер Юрий Силантьев. Драматическим коллективом руководил знаменитый артист МХАТа Михаил Тарханов, танцы ставили Касьян Голейзовский и мой отец Асаф Мессерер. Режиссерами программ были Алексей Дикий, Рубен Симонов, Сергей Юткевич. Художником – Петр Вильямс.
Работу ансамбля курировал сам Берия, который любил появляться внезапно. Его подобострастно встречал начальник ансамбля полковник Борис Тимофеев.
Я прекрасно помню Тимофеева. Он был невероятно нервным человеком, потому что всегда находился под угрозой ареста и посадки, работая на столь ответственном посту. У него были совершенно бесцветные, возможно, выцветшие от страха и бесконечных переживаний глаза.
В дальнейшем Юрий Петрович, вспоминая работу в ансамбле, любил показывать Тимофеева с вытаращенными белесыми глазами, сосредоточенно глядящего в одну точку и при этом нервно вырывающего из носа волоски, которые он окидывал мутным взором и выбрасывал в окружающее пространство. Это был целый актерский этюд.
Сергей Юткевич, больше других принимавший участие в работе ансамбля, – автор известной надписи на стене кабинета Юрия Петровича в Театре на Таганке: “Дорогой Юрий, не зря мы с тобой 8 лет плясали в органах!”
