Ценности и идеалы либерализма, особенно в странах с превалирующим правовым нигилизмом (а значит, и у нас) имеют шансы не быть чистой фикцией лишь для людей состоятельных, обладающих капиталом – в сущности, для одной лишь буржуазии (преуспевающей части предпринимательского слоя). Но и здесь мы сталкиваемся с самоотрицанием либерального идеала.

Как писал Н.А. Бердяев: «Буржуазность стоит под символом денег, которые властвуют над жизнью, и под символом положения в обществе. Буржуазность не видит тайны личности, в этом ее существенный признак… Буржуазность социального происхождения: она всегда означает господство общества над человеком, над неповторимой, оригинальной, единственной человеческой личностью, тиранию общественного мнения и общественных нравов. Буржуазность есть царство общественности, царство большого числа, царство объективации, удушающее человеческое существование. Оно обнаруживает себя в познании, в искусстве и во всем человеческом творчестве. В XIX веке были замечательные люди, восставшие против царства буржуазности – Карлейль, Киркегардт, Ницше, Л. Блуа, у нас – Л. Толстой и Ф. Достоевский»16.

Последующую, относящуюся уже ко времени утверждавшегося в третьей четверти XX в. «общества массового потребления», фазу развития этого противоречивого либерально-буржуазного духовного комплекса Г. Маркузе метко охарактеризовал при помощи метафор «одномерный человек», «одномерное общество» и «одномерное мышление». Эти реалии соответствуют высоко рационализированному и технологически передовому обществу.

При этом немецкий социолог особенно подчеркивал значение в западном мире роли средств массовой информации, которые, обладая колоссальными техническими возможностями, уже не просто манипулируют общественным мнением, но создают его в качестве чего-то усредненного, общего и в то же время именно такого, в котором заинтересована господствующая в данном обществе властвующая группа.

«Становится очевидным, – писал он, – политический характер технологической рациональности как основного средства усовершенствования господства, создающего всецело тоталитарный универсум, в котором общество и природа, тело и душа удерживаются в состоянии постоянной мобилизации для защиты этого универсума»17.

К концу XX века фиктивность определения общественного устройства Запада в качестве «либерального» стала еще более очевидной в связи с новым уровнем организации и технической оснащенности масс-медиа. Медиа, как пишет по этому поводу А. А. Зиновьев, вторгается во все сферы общества – в политику, экономику, культуру, науку, спорт, бытовую жизнь, проявляя власть над чувствами и умами людей, «причем власть диктаторскую». Медиа есть, по его словам, «безликим божеством западного общества», «социальный феномен, концентрирующий и фокусирующий в себе силу безликих единичек общественного целого». «Это их коллективная власть, выступающая по отношению к каждому из них как власть абсолютная»18;

Таким образом, опыт XX в. засвидетельствовал не только крах тоталитарных идеологий и основывавшихся на них режимах фашистского и коммунистического образцов, но и выявил все углубляющийся кризис гуманистически-либеральных ценностей в условиях глобализации и перехода наиболее развитых государств Запада и Дальнего Востока к постиндустриальному, информационному типу общества. В не меньшей степени это относится и к постсоветским государствам, так и не нашедшим за десятилетие, последовавшее за крахом СССР, достойного места в современном мире и оказавшихся в состоянии системного, в том числе и глубочайшего духовно-мировоззренческого кризиса.

Определенной альтернативой такому кризисному состоянию (с еще неопределенными шансами на успех) может рассматриваться становление персоналистического религиозно-философского сознания, утверждающего самоценность человеческой личности как духовного, свободно-творческого начала, сопричастного трансцендентной первореальности бытия. С особенной силой это сознание в эпоху мировых войн и тоталитарных режимов первой половины XX в. выразили Н. А. Бердяев и Л. Шестов, С. Л. Франк и А. Швейцер, М. Бубер и К. Ясперс, Г. Марсель и Э. Мунье.

С. Б. Бураго был одним из тех немногих, кто с подкупающей откровенностью и простотой начал говорить об этом в нашем городе в наши дни. Он был одним из наиболее ярких выразителей намечающегося в постдиссидентском сознании отечественной интеллигенции духовного перелома. Этот перелом в обозримом будущем представляется неизбежным и глубоко мотивированным в социокультурном и социально-психологическом отношении, точно так же логичным, как и манифестированное авторами сборника «Вехи» в начале прошедшего столетия.

Тогда, под впечатлением удручающих событий Первой Русской революции (1905–1907 гг.) наиболее чуткие в духовном отношении интеллектуалы пришли к необходимости признания, как писал в Предисловии к этому изданию М. Гершензон, «теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства»19.

В переходные эпохи разочарования в иллюзиях предыдущих лет поиск внутренней, трансцендентной основы личности становится жизненной необходимостью, поскольку во внешнем мире духовную опору, тем более оправдание своей приверженности высшим ценностям (ради которых внутреннее «Я» не хочет уступать «князю мира сего») найти невозможно. Так же было и в древности, и в менее отдаленном прошлом. Так есть и будет в эпоху глобализации, несущую куда более изощренные, чем фашизм или большевизм, формы тоталитаризма – тоталитаризма цинично релятивистского, меркантильно-нигилистического в своей сущностной основе, тоталитаризма, предвосхищенного Р. Бредбери в повести «451 градус по Фаренгейту».

6.

Можно различать два основных уровня культурных контроверз эпохи глобализации: в самой западной культуре и в масштабах культурного развития всего человечества, а значит и на постсоветско-евразийском пространстве.

Основное социокультурное противоречие современного западного общества хорошо раскрыто американским социологом культуры Дж. Беллом. Оно состоит в несовместимости протестантских в своей основе духовных ценностей, обеспечивших саму возможность утверждения капитализма в европейском и планетарном масштабе, и навязываемыми рекламными средствами установками массовой культуры потребительского общества. Потребительски-гедонистическое отношение к жизни прямо противоречит аскетически-трудовому духу раннего и классического капитализма, блокирует самовоспроизводство его идейно-ценностно-мотивационных оснований, а значит, и всего, базирующегося на них в своей смысложизненной программе, западного социокультурного типа. Поэтому вполне естественным представляется внедрение в западную массовую культуру африканских или латиноамериканских ритмов, наркотиков и медитативных практик.

Однако для западного социокультурного типа данное противоречие может представлять лишь потенциальную угрозу, которая вовсе не обязательно будет иметь для него фатальные последствия. Все великие цивилизации имели в своей социокультурной сердцевине некий баланс рационально-мобилизационного и эмоционально-экстатического начал. Достаточно вспомнить выявленные Ф. Ницше в основании античной культуры аполлоновское и дионисийское начала, динамическое равновесие конфуцианского и даосского начал в традиционной культуре Китая и пр.

Вполне вероятно, что Запад, максимально использовав в интересах обогащения и утверждения мирового господства рационалистически-аскетически-сублимационный принцип стадии восходящего капитализма, в течение XX века обретает социокультурное равновесие, дополняя классический этос буржуазности, проанализированный М. Вебером, потребительски-гедонистическим отношением к жизни широких слоев населения Северной Америки и Западной Европы. И вопрос состоит лишь в том, удастся ли достичь динамической сбалансированности этих принципов или же противоречие между ними будет иметь деструктивный, подтачивающий сами основания Западной