По мере того как «плавильный тигель» США начинает давать сбои, англосаксонский буржуазно-протестанский социокультурный тип перестает выступать абсолютной самодовлеющей доминантой, сталкиваясь с ограничениями со стороны афро-американских, латиноамериканских и дальневосточных стереотипов.

Высоко формализованная, наделенная всем арсеналом новейших электронных и административных средств англосаксонско-протестантская система подтачивается в самой своей основе коммерческой выгодностью тиражирования пользующихся высоким спросом экзотических для США культурных форм. И, в конечном счете, Северная Америка может оказаться бессильной перед ними, так же, как и Западно-Римская империя перед наплывом восточных культов и инфильтрацией варваров во все ее поры.

В этом отношении более органическая Западная Европа в перспективе в социокультурном отношении выглядит более устойчивой. Она имеет достаточно мощное культурное основание для того, чтобы оставаться самой собой даже при наплыве эмигрантов и в случае утраты Западом мировой гегемонии. В этом она может быть сравнима с восточными провинциями Римской империи, население которой весьма плавно перешло от эллинства к византийству.

Более острым, нежели в рамках самого Запада, культурное противоречие раскрывается ныне в планетарном масштабе. На этом уровне мы видим непреодолимое противоречие между специфическими идейно-ценностно-мотивационными основаниями великих традиционных цивилизаций, прежде всего Мусульманско-Афразийской, Индийско-Южноазиатской и Китайско-Дальневосточной, и псевдоценностями коммерционализированной квазикультуры одномерного общества массового потребления.

Речь идет о противоречии ценностей высоких традиционных культур и мировой квазикультуры – квазикультуры именно потому, что ее американизированная продукция производится не во имя собственно культурных целей, ориентированных на ценности Истины, Добра и Красоты, а во имя получения прибыли в системе расширенного воспроизводства.

Поэтому следует говорить именно о квазикультуре и квазиценностях того, что обычно называют современной массовой культурой. Ее смысл является в своей сущности не культурным, а коммерческим и потому для нее не имеет значения, с каким образно-идейно-ценностным материалом работать, лишь бы в конечном счете была получена максимальная прибыль.

Однако на практике получается, что именно в силу своей коммерционализиро-ванности массовая квазикультура выступает по преимуществу (хотя, разумеется, не в каждом конкретном случае) в качестве антигуманистического (и в этом отношении антикультурного) начала. Наибольшим спросом пользуется демонстрация асоциального именно в силу того, что в организованной общественной жизни его проявления табуированы. Нервы щекочет то, что осуждается обществом, но скрыто в каждом: запретный плод сладок. На эксплуатации этих потаенных асоциальных первичных позывов и делается прибыль.

Но осуществляющаяся в коммерческих целях демонстрация асоциального (при всех различиях в идентификации в качестве такового в различных культурных традициях) прямо противоречит базовым ценностным установкам всех цивилизаций. Она противоречит и ценностям Западной цивилизации, однако в то же самое время вестернизированная продукция имманентно содержит и общепринятые на Западе, особенно в США, ценности индивидуализма, активизма, прагматизма, рационализма, благодаря чему она вписывается в западный социокультурный контекст, адаптируется к собственно культурным основаниям Западной цивилизации.

Однако совершенно иная ситуация складывается в отношении квазикультуры общества массового потребления с идейно-ценностно-мотивационными основаниями высоких традиционных цивилизаций, расшатанных в большей или меньшей степени, но в корне не сокрушенных ни навязыванием западных стереотипов (Япония, Индия, частично Мусульманский мир), ни даже страшным коммунистическим экспериментом (как в Китае). Здесь мы видим антагонистическое, деструктивное противоречие, работающее на подрыв социокультурных оснований великих цивилизаций Востока и потому порождающее реакцию со стороны последних против внедрения форм коммерционализированной квазикультуры.

Кроме того, в противоположность многообразию идейно-ценностных оснований традиционных цивилизаций Старого Света, вступивших между собой в продуктивный диалог с рубежа эр, всемирная вестернизация, точнее (как и в случае с квазикультурой) глобалистическая квазивестернизация ведет к культурно-цивилизационному нивелированию человечества. Сегодня об этом отдельные творческие личности, как, например, И.М. Дзюба20, говорят открыто и в Украине.

Речь идет не о вестернизации человечества, а именно о его квазивестернизации. Происходит не утверждение во всемирном масштабе западных ценностей (свободы, равенства, представительной демократии, достоинства личности, прогресса и пр.) в их собственном смысле. Имеет место совершенно иной процесс. Распространение установок меркантильно-гедонистического сознания разрушает механизм естественного воспроизводства традиционных смысложизненных ценностей, не давая взамен чего-то равноценного.

Разрушая традиционные социокультурные основания, квазивестернизация насаждает фрагментарные, поверхностные стереотипы. Последние, противореча местным традициям, переносятся без того дополнительного культурного сопровождения, которым уравновешиваются на Западе. Поэтому на культурные основания незападных регионов планеты глобализация оказывает не менее разрушительное воздействие, чем на их экономику или экологию.

Следует подчеркнуть, что наиболее разрушительное воздействие квазивестернизация оказывает на культуры наиболее близких в цивилизационном отношении к Западу регионов: Латинскую Америку и постсоветскую Евразию. Их собственные цивилизационные основания в силу множества причин не настолько отработаны и сильны, чтобы эффективно противостоять квазивестер-низационному потоку. Последнее усугубляется и тем обстоятельством, что значительная часть их образованных представителей считают себя «почти западными», не желая видеть тех принципиальных и непреодолимых барьеров, которые никогда не позволят Бразилии с Колумбией и Эквадором или России с Украиной и Беларусью стать полноправными членами Западного мира в том смысле, в каком он сам осознает себя.

В контексте рассматриваемого вопроса особое значение имеет языково-культурный аспект глобализации, осмысливавшийся С. Б. Бураго в последние годы его жизни. В условиях глобализации наметился переход от языка понятий, предполагающих многомерность смыслов каждого из них относительно многообразия допустимых дискурсов, к языку наглядных образов, предполагающих одномерность их значений относительно многообразия используемых контекстов, и однозначных в своей оскопленной простоте слов, подобных терминам описанного Дж. Оруэллом (в «1984») «новояза», однозначно программирующего одномерное сознание и плоскостное видение смысложизненных проблем.

В связи с этим С. Б. Бураго отмечал, что оруэлловский «новояз» – не беспочвенная фантазия, а «сгусток его тревожных наблюдений над языковой реальностью и развитием лингвистических концепций XX века»21, реальности, обусловленной распространением нигилистического мироощущения, породившего тоталитаризм и, как показал опыт второй половины прошедшего столетия, релятивистско-меркантилистское сознание всесторонне охарактеризованного Г. Маркузе «одномерного человека».

Реклама и пропаганда в одинаковой степени пользуются наглядно-упрощенным языком смыслообедненных стереотипов. В этом отношении они противоположны смыслообогащенным идейно-образным системам знаковых кодов традиционных цивилизаций или западной культуре в ее коммерциализированных (по крайней мере, не тотально коммерционализированных), доминировавших где-то до времен Первой мировой войны, формах.

И дело не в том, что словесно выраженные понятия (логосы) начинают в формах массовой культуры отступать перед наглядно представленными образами (эйдосами). Те или другие относительно преобладают в каждой высокой цивилизации: к примеру, первые – в Западной или Мусульманской, а вторые в Китайской или Древнеегипетской, обнаруживая, как кажется, наибольшую степень сбалансированности в Античной и Византийско-Восточнохристианской социокультурных системах.

В каждом таком случае понятие-логос или образ-эйдос имеют трансцендентное измерение, несут некую высшую нагрузку, выражая что-то определенное, свидетельствуют и о чем-то большем, не вполне выразимом, что глубоко осмысливалось или, по крайней мере, осознавалось представителями высоких традиционных культур в широкой вариативности от японского синтоизма до христианского платонизма. И в этом смысле ветка