дворовой жизни. Дорожки подтаяли, снег стал скользкий, а в тех местах, во дворах, где асфальт прогревается, очень быстро начинает таять. Темные круглые лужи на месте люков, откуда-то из-за мусорного сарая валит пар. Люди гуляют с детскими колясками, здесь всегда утром и днем много молодых матерей с детьми, так как в соседнем доме детская поликлиника. А вообще гуляющих в этот час не видно. Немного народа в очереди, можно бы пива выпить, как раз по погоде, но у меня расходятся все деньги. Кроме «Стрелецкой», у меня ни на что не хватает, а мелочь приходится отдать за «Беломор». Вера ругается, когда я покупаю «Стрелецкую», и мне приходится объяснять ей, что на кубинский ром не хватает, а «Стрелецкая» то же, что раньше «Перцовая» была, и у нас к ней привычка. Кое-как она соглашается выпить эту, как она говорит, отраву. Мне просто очень не хочется далеко отходить от дома и долго оставаться на улице, я спешу со своей авоськой домой, забыв о пиве. Ничего примечательного по дороге не попадается, да и потом тут так близко, но все же встречаю Алексея Александровича, здороваемся. Скорей, скорей, выпивка, закуска, газета, все занимает по немногу времени. Мне скоро начинает хотеться спать. Обед готов, можно лечь.

Чай чуть теплый, комнатной температуры, он остыл, пока я исписал страницу. А я и всего-то хотел сказать, что чайник заварочный и пиала, очень точно расположенные на столе и относительно друг друга, как-то белой ночью произвели на меня неизгладимое впечатление. Почему-то в полумраке возникла иллюзия, что стол за этими предметами полукруглый, хотя он прямоугольный. И сколько я ни курил всякой всячины, чайный приход, позволяющий созерцать гармонию, сильнее всего прочего. Конечно, когда одно идет в сочетании с другим, еще сильнее, но, может быть, и нет. В белые ночи у меня появилась привычка оставлять с треть бутылки вина на ночь. И, конечно, ночная тишина, вино и чай создают предпосылки для обострения видения. Я нарисовал на серой бумаге такой натюрморт, но он является скорее знаком, чем адекватной передачей состояния. Тогда чайничек был еще старый. Вот ничего не видь, не ищи, не подбирай, а чайнички знай. Сейчас у нас чайник очень обычный, или я к нему еще не привык? Он больше по объему и устойчивее. Достаточно поместительный. Говорят, что в Москве к утру мороз достигнет семнадцати градусов, а у нас нет, как будто. Не хочется застыть у окна. Мне случалось простужаться, сидя так у окна, и я стал гораздо внимательнее к погоде. Раньше, бывало, что-нибудь выдающееся привлекало внимание – неслыханный дождь, ветер, наводнение… Но однажды я шел по Большому, мы жили еще в Гавани, нужно было в больницу Ленина. Погода, зимой, предположим, что в такое же время, как сейчас, была абсолютно тихой, все до последней веточки, а там ведь сплошные деревья, было покрыто роскошными кристаллами снежинок, которые совсем ничем не были тревожимы. И я понял относительность разницы между внутренним и внешним, между домом и улицей. Я, конечно, и мечтать не мечтал о том, чтобы это состояние природы перевоссоздать дома, но я был так им захвачен, что как бы слился с этим состоянием. Конечно, чудеса редки, и я редко теперь выхожу из дома.

…Почти пьяный должен был встретить Таню в глухом углу Петроградской, как-то осенью. Вот, пожалуй, еще раз тогда, вид осенней листвы в садике или рощице, место-то это по виду совсем загородное, я почувствовал гармонию природы, которая сильнее меня. Да как-то осенью, в другой раз, залюбовался деревьями до того, что можно сказать навсегда, здесь, в Купчине. Но охватывает подобное состояние редко. Ничто так не возвышает души. Только любование весенним цветением деревьев сравнимо с этим. Зрелость осени, особая спелость впечатления – была проявлена полностью. И мне кажется, что каждое это впечатление, это прямо марка амриты, как бывают марки чая. Даже так можно сказать, что я и пью нечто вот этих марок: зима, да две осени, да весенний цвет, пожалуй.

Выгляни в окно. Почти все спят. Автобус не останавливаясь проезжает по улице. Где-нибудь во дворе должна дежурить «скорая помощь». Может быть, зима будет такой мягкой. Впереди февраль, самый холодный месяц. Какой-то он будет? Так надо понимать, что от Москвы на нас движутся холода, но балтийский воздух не вытесняется, не уступает морозному московскому. Это обычно зимой. В пятницу надо ехать на укол и к врачу. У меня теперь новый врач. Как-то так перераспределили участки, что мой, где я и не бываю, достался другому врачу. Теперь нужно снова знакомиться.

Как-то тут мне очень понравилась музыка Гагаку, слушал ее после большого перерыва. Особенно первое произведение, которое, как мне показалось, занимает целую сторону пластинки или кассеты. Я дал себе слово устроить еще раз такое прослушивание, но пока что-то от этого удерживает. Еще живо то впечатление. Получилось, что из всех кассет лучше всего записана эта, да «Rare Hendrix» Вот и слушаю их по очереди, иногда вставляю блюзы. Есть еще опера «Иисус Христос» – ее тоже громко и хорошо слышно, а остальные кассеты погублены или до того неинтересны, что я их никогда и не послушаю.

В такой день лучше бы было слушать птиц. Солнце еще не село, но птички больше не поют. Медленно летают вороны по одной, по две. Ветра нет. На небе мелкие орнаментальные облачка, сквозь которые видно голубое. Они вызывают представление о молодом льде. В такой день очень четко различаешь музыкальное от немузыкального. Отсюда из дома, по виду, прямо день весны.

В этот час оживление на улице утихает, только школьники расходятся по домам группами и поодиночке. В доме то же, что и всегда: работает лифт, выносят отбросы, гудят какие-то тяги, шумит вода, воют трубы, хлопают двери, слышны шаги и голоса. Во всем этом ничего музыкального нет, как нет его и в «последних известиях». Весь этот набор шумов способствует утомлению.

Люди видны только на остановках, там развешены флаги, но отсюда они не очень-то видны. Сегодня шестидесятилетие переименования города. У нас все тихо, хотя мы слышали о праздниках по радио и телевизору. Это, наверное, где-то там в городе, наши же пространства растворяют все, все признаки праздников. По ассоциации, когда мы говорим о пейзаже, то имеем в виду пейзаж малых голландцев, пишут в газете о традиционных швейцарских праздниках, одному из