собой гибрид обеих культур. Приставные столики в гостиной были декорированы огромными нефритовыми кустами салата и пекинской капусты, стеклянные канделябры позвякивали, на потолке лепнина, как в Европе. Итяню сделалось не по себе, как в тот вечер, когда декан их факультета пригласил его на вечеринку в свой большой дом на склоне холма. Тогда Итянь никак не мог избавиться от ощущения собственного тела – его пальцы на бокале вина вспотели, он не знал, в какой руке держать нож, а в какой вилку. Мали же непринужденно болтала, нисколько не смущаясь собственного акцента, хотя каждый раз, когда она заговаривала, Итянь вздрагивал. С той вечеринки Мали ушла, пообещав жене декана посещать вместе с ней занятия аэробикой. Если Мали чувствовала себя как рыба в воде на той вечеринке, то Ханьвэнь с такой же непринужденностью вела себя здесь.

– Не верится, что ты живешь в таком месте, – сказал он.

– Да ты же американец. У вас там такое, наверное, на каждом шагу, – ответила она.

Взяв длинными пальцами щипцы, она ухватила ими нагретые кипятком чайные чашки. Ее слова будто добавили ему значимости.

– Я в Америке живу совсем иначе, – возразил он. – Все думают, что жизнь у меня словно сказка, а я все эти годы учился в аспирантуре, жил почти в нищете.

Даже реши он притвориться – с Ханьвэнь это было бессмысленно. Она слишком хорошо его знала, чтобы не распознать ложь.

Ханьвэнь поставила чашки и посмотрела на Итяня, впервые за все время их встречи по-настоящему посмотрела на него. Когда она снова заговорила, в ее лице он заметил прежнюю решительность, желание, чтобы ее поняли.

– Ты, похоже, просто очень надолго уехал. И не замечаешь, как мы на тебя смотрим. Не замечаешь нашего восхищения.

– Может, так и есть. Я, наверное, эгоистично сужу.

– Я не в этом смысле. – В ее глазах снова мелькнула растерянность. Ханьвэнь протянула ему чашку чая. – Ладно, неважно. Удивительно, что ты здесь. Я все думала, навестишь ты меня, когда приедешь, или нет, но всегда думала, что ты слишком занят, ведь тебе надо родных повидать.

– На самом деле, – Итянь сглотнул, – я первый раз в Аньхой вернулся.

– В первый раз? За какое время?

Число “пятнадцать” далось ему с трудом. Он старательно вел счет времени, но лишь сейчас, вглядываясь в черты ее по-прежнему молодого лица, подумал, что этих лет будто бы и не было.

– У тебя в Америке, наверное, насыщенная жизнь. Значит, ты в аспирантуре учился.

Когда Итянь упомянул, что изучал математику, Ханьвэнь перебила:

– А ведь этот предмет ты больше всех остальных не любил, верно? Или я ошибаюсь?

– В университете меня заставили заниматься математикой, – объяснил он, точно она сама того не знала.

Неужели она забыла, как в самом начале их знакомства помогала ему зубрить все эти формулы – там, на холме.

– И выяснилось, что я не такой безнадежный, как казалось. Вообще-то в математике я поднаторел.

– Меня это не удивляет. Тебе учеба легко давалась. Я всегда знала, что ты чего-нибудь достигнешь. – Ханьвэнь похвалила его без улыбки, слова ее свидетельствовали лишь о хорошо усвоенной вежливости. – У тебя есть дети? – спросила она.

– Нет.

– Это хорошо. Больше времени на себя – по крайней мере, сейчас. А чем твоя жена занимается?

К собственному стыду, Итянь понял, что говорить о Мали не хочет.

– Недвижимостью.

– Ой, это, похоже, неплохая работа. Здесь недвижимость – дело очень прибыльное. Все богатые тут заработали на недвижимости.

Ханьвэнь говорила о богатых так, словно она сама – не одна из них. Итянь не сомневался, что она представляет себе какие-нибудь роскошные небоскребы или сверкающие виллы, совсем не похожие на крохотные квартирки, которые Мали с миссис Сюзанной продавали молодым семьям.

– А ты работаешь? – спросил Итянь.

– Нет. Надобности нет.

Ответила она без смущения. Итянь посмотрел на темную деревянную столешницу и покрутил чашку с чаем. Ему не верилось, что темы для разговоров так быстро закончились. Их встречу он представлял себе много лет, однако и не подозревал, насколько мало им есть что сказать друг другу. Ханьвэнь позвала горничную и попросила принести еще воды, хотя чайник был почти полон, а их маленькие чашечки вмещали совсем немного чая.

– Какая молоденькая, – сказал Итянь первое, что пришло ему в голову.

– Ей двадцать. Старше, чем мы, когда работали в поле.

– Ты бы кому-нибудь такое пожелала? – спросил он.

– Думаю, эта история уже позади. – Ханьвэнь взглянула на потолок и продолжила так тихо, что Итяню почудилось, будто в ее голосе он слышит неуверенность: – Наверное, это были самые лучшие, самые счастливые годы в моей жизни.

– И в моей, – сказал он.

В конце концов, она все же призналась, что в ее памяти время, проведенное с ним вместе, не затмили более поздние воспоминания, роскошные и сияющие. Итянь был не уверен, что Ханьвэнь говорит искренне, но тут она улыбнулась, впервые с момента их встречи улыбнулась по-настоящему.

– Правда? Помнишь, как ты жаловалась, что у тебя вечно болячки от работы?

– Я так говорила, чтобы тебе не обидно было.

– Мне?

Она взмахнула руками и изобразила, будто бы бьет по собственной ноге мотыгой и ахает от удивления.

Ее накрашенные помадой губы растянулись в улыбке, она рассмеялась, а следом и он, и неловкость внезапно исчезла. Они смеялись громко и заразительно, смех встряхнул напряженные руки и ноги Итяня. Горничная, появившаяся с термосом, смотрела на них настороженно – настолько стремительно изменилась атмосфера в гостиной.

Ханьвэнь дождалась, когда девушка уйдет, но сейчас даже молчание стало иным – расслабленным и полным возможностей.

– А вообще, ты прав, – сказала она, – было тяжко. Спасибо, что напомнил. Я слишком долго прожила в городе, вдали от этого, и, похоже, в памяти осталось только хорошее.

– Вот и я тоже.

Он отхлебнул горячего, согревающего чая. Итянь успокоился и заговорил искренне:

– Помню лишь, как красиво в деревне, а как урчало у нас в животах и как скудно мы питались, забыл. Но даже если и вспоминаю, то все это больше не кажется мне таким ужасным.

– Да, понимаю. Вроде как страдания, но приятные, да?

Он кивнул.

– И пускай память у меня такая однобокая – какая разница? Жизнь так быстро меняется. Хэфэй совсем не такой, как пятнадцать лет назад. Даже моя деревня – там изменения пока не настолько заметны, но когда я туда приехал, мне почудилось, будто она на пороге перемен. Словно я сейчас отвернусь на секундочку, а потом повернусь – и все-все другое. Но я так и не понял, в чем дело. Может, это я сам изменился.

– Расскажи, что ты еще заметил. Ведь сама я ничего