– Да вишь ты, – поскреб Михайла в затылке, – братан-то мой, – он указал на Степку. – Хворый он, вишь, калека.

Но тут Степка, не желая упустить случай показать себя, оттолкнул Михайлу, выступил вперед и заговорил плачущим голосом:

– Дяденька, яви божесную милость. Пропадать мне. Казаки-псы на меня в дороге напали, гляди – всего искалечили. Глаз мало не выбили, руку сломали, смертным боем били, страдники. Поляк слушал с явным удовольствием, кивал головой и подлакивал:

То так, то так. Лайдаки они, казаки ваши. Чего ж они на тебя-то так? Чай, пожива от тебя не велика. – И он опять захохотал.

– Да гадали они, что я от пана воеводы грамоту несу до пана гетмана Желтовского.

Поляк еще больше захохотал.

– Вот дурни! – вскричал он. – Нет у нас, что ли, воинов, что мы этакую грязную свинью до пана гетмана посылать будем.

– Дурни и есть, подтвердил Степка. Они гадали, как наши бояре с нищими боле…

Но тут Михайла изо всех сил ущипнул Степку за бок и торопливо заговорил:

– Сам дурень братан мой. То ему казаки, что и было ране, из головы выколотили. Ну что я с им, с неключимым, делать стану – нирукой, ни ногой, ни глазом, да и голова ишь набекрень съехала. То и до господина патриарха веду его.

Степка тем временем стал всхлипывать.

– Так патриарх-то тебе на что? – заинтересовался поляк. Он же не лекарь. Или у вас и лекарей нет?

– Лекарь его пытал лечить, – не сдюжит. А коли великий патриарх на него руку возложит и помолится, он в тот же час поздоровеет. Святой он, на ем от господа бога благодать.

– Свентый! – со смехом вскричал лях. Послушал бы ты, как того вашего патриарха Салтыков лаял. И ничего ему не сталось, Салтыкову. То наш святейший папа римский чего захочет, то от матки боски и получит, он после господа бога первый на всей земле.

– Так то для вас, паны ляхи, – пробормотал Михайла, не зная уж, что сказать, а для нас, что хрестьянской веры, папа стараться, чай, не станет.

Поляк только головой мотнул.

– А за нас, продолжал Михайла, – один молитвенник перед господом богом великий патриарх. Нам и он помогает.

– Помогает! Дурень ты! Ну, ладно, поди погляди, много он тебе поможет, патриарх ваш. Завтра в тем ницу его велели заточить, так уж никого не пустят. И вас бы не след, да охота мне дурней учить. Скажешь мне, большую ль он братану твоему помощь сделал. – И лях захохотал.

Он подошел к своему товарищу и что-то со смехом рассказывал ему, показывая через плечо на Михайлу со Степкой. Тот пожимал плечами, усмехался, но как будто не соглашался, качал головой. Михайла уж начал бояться, что ничего не выйдет. Но сивоусый, видно, заупрямился, хотел власть показать. Он стукнул себя в грудь, отмахнулся от товарища, решительно подошел к двери, отодвинул засов и открыл ее.

– Ну, идите, что ль, – сказал он. – В ту вон дверь. Тот покой пройдете, а за ним в другом патриарх ваш и есть. Пошел бы с вами поглядеть, да на крыльце надо стоять. Как пойдешь назад, стукни, я тебе открою, погляжу, как твой брат рукой да ногой двигать будет.

Он усмехнулся, запер дверь и, слышно было, задвинул снаружи засов.

Михайла укоризненно поглядел на Степку.

– Дурень ты! С чего ты ему молвил, что бояре нищих гонцами посылают. Вот они и станут всех нищих без пропуску ловить да обшаривать.

– А тебе что? – огрызнулся Степка.

– Говорю – дурень. Я ведь тоже скоро гонцом по городам пойду, они меня и поймают.

– И я с тобой, – заявил Степка.

– От тебя большая защита, прервал его Михайла. – Ну, идем покуда до великого патриарха. Ух, боязно мне! Владыка ведь! А я что? Холоп.

– Чего боязно! – бахвалился Степка. Я в Тушине сколь разов патриарха видали под благословенье подходил. Знаю как.

А патриарх Гермоген в этот день себя не помнил от злобы на поляков и особенно на русских переметчиков. Правда, он и сам не очень хорошо разбирался в делах государских. Раньше он гневался на Шуйского за то, что он живет несправедливо, с колдунами знается, а потом на черный народ, который, не спросясь патриарха, свел Шуйского с престола. Кого на престол сажать, он и сам не знал, знал твердо только одно: что патриархом он посажен, чтоб охранять православную веру, а ляхи его засадили в тесные кельи, никого к нему не пускают, а русские перебежчики ругают и поносят его, самого Патриарха. Он не предвидел, что это только начало тех тяжких испытаний, какие его ожидали.

Когда поляки увидели, что заточение не пугает Гермогена и не заставляет его подчиниться им, они стали морить его голодом, требуя, чтобы он рассылал по всей Руси грамоты, запрещая православным итти под Москву и биться с ляхами. Слабый, одинокий старичок держался твердо. Он много не рассуждал, он знал одно: что поддаться ляхам нельзя. И с тех пор им не удалось вырвать у него ни слова в свою пользу. Он все перенес и умер в заточенье, заморенный голодом поляками, неза долго до того, как они стали сами голодать в Кремле, осажденные русскими. Но сейчас до этого было еще далеко. Он только что очутился в заточенье, не зная, насколько сильны в Москве поляки, и был переполнен кипящей злобой, которую ему необходимо было перед кем-нибудь излить.

Михайла тоже этого не знал и представлял себе патриарха во всей его силе и славе. Подойдя к двери, Михайла потянул за ручку, но дверь была заперта.

– Владыка святой! – несмело проговорил Михайла, дергая дверь.

В соседней горнице раздались быстрые шаркающие шаги.

– Кто там? – проговорил сердитый дребезжащий, старческий голос. – Наслушался я вашего лаю. Дайте хоть богу помолиться.

– То не ляхи, святой владыка, – пробормотал Михай ла. – То мы, православные хрестьяне, до твоего преподобия.

Ключ со звоном щелкнул, и дверь приотворилась. В отверстии показалась старческая голова с висящими прядями седых волос и с реденькой сивой бородкой. Маленькие острые глазки сердито сверкали.

Степка двинулся было к патриарху и сложил руки щепотью, чтоб принять благословенье, но Гермоген и не посмотрел на него.

– Ну, чего вам, православные? – заговорил он часто и гневно. – Чай, видите, каково вашему владыке. Ишь те псы смердячие чего учинили! На великого патриарха руку подняли. А все Михалка Салтыков да Андронов Митька. С ножом на своего пастыря бросаться! Небось, как я Митьку Андронова с собора выгнал, поджал хвост, страдник. Да