– А жопа у тебя не слипнется, прорва? – благодушнопоинтересовался оружейник.

Чубурах показал скудной мимикой, что ни черта подобного. Ипродолжал ловко закручивать спиралью кожуру, подергивая ушами определенно втакт вокальным упражнениям прапорщика Шибко. Шибко, как и прочие,декорированный медалью на черном шнурке, уютно расположился в низком мягкомкресле с гитарой на коленях и, меланхолично щипая струны, напевал с ноткамидраматичности:

О гражданке планы строим,

надоело быть героем,

есть у нас и штатские таланты.

Только наши часовые

пять минут как неживые,

потому что к нам подкрались диверсанты.

Наша крохотная армия

вся в прицеле пулемета,

Наш единственный бэтээр

уныло догорает…

Примостившись в грациозной позе на широком подлокотникекресла – так что уставная юбка открывала стройные ножки на неуставнуюдлину, – на него восхищенно и преданно таращилась белобрысая девчоночка впогонах с двумя капральскими просветами, с эмблемами связистки на лацканчиках исмазливой, но простецкой мордашкой провинциальной ткачихи. Ситуация поясненийне требовала и была проста, как пятиалтынный. Все представлялось таким ясным инезатейливым, что Кирьянов невольно позавидовал.

Вторая красотка, черненькая, гораздо более разбитная,примостилась возле Каца, и Кац живописно повествовал, как они не далее чемвчера ломились через вонючие, ужасные и непролазные джунгли и с кусачих лиан тои дело сыпались зубастые мохнатые шестилапы, норовя сожрать вместе сбластерами, но героический командир, здесь же присутствующий прапорщик Шибко,крушил им поганые хари боксерскими плюхами, не тратя заряды на этакую нечисть,потому что на всех не напасешься. Но и старший капитан Кац, надобно вамсказать, не ударил лицом в инопланетную грязь, и если какая тварь и увернуласьот плюхи Шибко, то уж непременно получала по хребту прикладом от означенногоКаца так, что мало ей не казалось. Красотка хихикала, повизгивала иприговаривала, что Кац все брешет.

– Как нам, жидомасонам, и положено, – отвечал сдостоинством Кац. – Обязан я морочить голову простодушным славянам – вданном случае в вашем очаровательном лице, Лидочка, – или уже как?

– Ишь как чешет, – сказал Кирьянову бессмысленно иблагодушно ухмылявшийся Митрофаныч. – Со всей раскованностью и непозволительнымив былые времена терминами. Не попадал, сокол ясный, под кампанию насчетбезродных космополитов… Смелые вы все нынче, аж завидно…

– Ну, можно подумать, что вы под те кампаниипопадали, – сказал Кирьянов равнодушно. – Как ни прикидывай, а годавы самое раннее с сорок которого-то…

– А кто спорит? – пожал плечами Митрофаныч. –Я так, чисто теоретически абстрагирую. Ты на меня не зыркай, Степаныч, этак демократически,я ж не антисемит какой-нибудь, а натуральный тоже жидомасон, как все мы тут,грешные… Тебе полковник не объяснял, что все мы тут, собственно говоря, и естьте самые масоны?

– Объяснял.

– То-то и оно… Все мы, кочуя по Вселенной, в каком-тосмысле и есть те самые безродные космополиты. А если конкретизировать о еврея2х,то никого я так не уважал, как Соломона Рафаиловича Мильштейна, потому чтомужик был лихой, спасу нет… И помер лихо, паля из двух тэтэшек по Никиткинойшпане… Выпьем, Степаныч, за лихих?

– А что ж не выпить, – сказал Кирьянов, наполняярюмки.

Компания понемногу редела. Ушел Шибко с жавшейся к немубелобрысой, ушел Кац, на ходу вкручивая что-то завлекательное хохотавшейбрюнетке. Жакенбаев и Трофим выпивали в уголке, без единого слова, общаяськивками и улыбками с лицом старых собутыльников, предельно удовлетворенныхименно таким способом общения и компанией друг друга. Миша Мухомор, усадивЧубураха перед собой на стол, забавы ради лениво пытался выучить его играть вочко – но безмозглый Чубурах, естественно, хитрую науку осваиватьотказывался напрочь, верещал и баловался картами, разбрасывая их всеми четырьмялапами.

– Молодой Соломоныч, – сказал Митрофанычзадумчиво. – Правильно поступает. Работа – вещь скучная, и лучше всего оней завлекательно врать. Не важно, повесят потом или нет… Ты книжки читаешь?

– Случается иногда.

– Фантастику уважаешь?

– Ага.

– Стругацких, значит, читывал?

– Кто ж их не читывал?

– Вот именно, – хихикнул Митрофаныч, наполняярюмки по самую кромку. – Да-с… Помню, как же. Как вчера было. Ну да,Аркаша Стругацкий по кличке Самурай… Была тогда в нашей системе дурацкая модана клички. А Самураем его окрестили за то, что грыз японскую мову в эмгэбэшнойшколе, где наши ребятки его и вербанули… Ловок был Аркаша Самурай, ловок… Пожарныйиз него получился плохой и определили его по линии резидентуры – берутподходящего человека, школят должным образом и забрасывают под личиной накакую-нибудь захолустную планетку, где хуманоиды в точности, как мы, так чтораствориться среди них легко – вот только пребывают они кто в самом пошломфеодализме, кто аж в каменном веке, не говоря уж о средневековье… Вот… И былатам у Самурая романтическая любовь, дочка какого-то бакалейщика: трали-вали,все простыни измяли… Благо он там косил под тамошнего шляхтича: весь вбрильянтах типа алмазов, на боку смертоубойная сабля с золотыми бранденбурами,везде кружева намотаны… Только любовь любовью, а бабы, как давно известно,существа практичные. Вот девочка и рассудила совершенно правильно, чторасфуфыренный шляхтич – персона для нее бесперспективная. Можно с ним в постелипокувыркаться, ибо приятственно, да и денежно, но жениться он на ней все равноне женится, сословные предрассудки не позволят, а жизнь устраивать как-то надо,года бегут, того и гляди, в перестарки попадешь… Короче говоря, поплакала девканад своей романтической любовью, да и выскочила замуж за купца с соседнейулицы. Купец, уж конечно, не Аполлон, морда кирпича просит, астма и ревматизм,не говоря уж о брюхе, зато у него четыре лавки и сундук от червонцев ломится.Ну, дело житейское. Аркаша это дело переживал очень трагически, поскольку былмолод и по этой причине глуповат. А потом, отбыв командировку, написалроманчик, где все было наоборот: девку там реакционные феодалы до смерти убилииз арбалета, а благородный рыцарь, то бишь Аркашка, осерчал несказанно и вотместку им полгорода разнес вдребезги и пополам. Только ничего он не разнес,он при всех своих фантазиях был мужик дисциплинированный и службу знал, дофлаг-майора дослужился и, по моему глубокому убеждению, в отставку вышелсовершенно зря, мог бы и выше вскарабкаться… Но не в том дело, я не к томуведу… А веду я к тому, что романтическая брехня перекроет и задавит любуюобыденную правду… – Он, привычно поморщившись, осушил рюмку. –Извини, Степаныч, пойду баиньки, в мои годы такие посиделки уже напрягают…

Митрофаныч тяжело встал и, мимоходом прихватив со столиканепочатую бутылку «Камо», поплелся к двери. Кирьянов откровенно хмыкнул, глядяему вслед. Положительно, не один Кац умел плести увлекательные байки. Вообще-тово Вселенной все возможно, после подлинной истории Джона Кеннеди Кирьянов ужене удивлялся ничему – вот только в те времена, когда молодой А.Н. Стругацкийзубрил японскую мову, Митрофаныч еще разгуливал в пионерском галстучке, сгорном и барабаном… «Врешь, старикашка, – припомнил он подходящую к случаюцитату. – Не может тебе быть столько лет…»