Все, окружавшее его, было старым, очень старым. «Так это,значит, что же? – растерянно спросил он сам себя. – Значит, уже тогда…Всему этому полсотни лет, не меньше…»

Погон премьер-лейтенанта Шатова Г.Н. не похож был ни на что,прежде виденное – темное поле, светлый просвет, завивающийся в серединестранной петлей, вроде узора на царских гусарских доломанах, вместо звездочекдва каких-то значка, не похожих ни на звездочки, ни на цветки с его собственныхпогон…

Дверь в вахтерку распахнулась легко. Хлипкий и ободранныйстол, почти не тронутый ржавчиной зеленый электрочайник устрашающих габаритов,шаткий стул с изодранной обивкой… Черный телефон без всяких обозначений надиске, опять-таки невероятно старомодный…

И тут телефон зазвонил. Кирьянова так и подбросило, прошиблохолодным потом от макушки до пяток – настолько это было неожиданно…

Справившись с собой, унимая колотящееся сердце, он стоялрядом с обшарпанным столом, не зная, на что решиться. Телефон надрывался.«Подождать, пока подойдет кто-нибудь?» – мелькнуло у него в голове, но он тутже выругал себя за идиотские мысли.

И, протянув руку, снял пыльную тяжелую трубку.

– Говорит генерал Мильштейн! – рявкнули ему в ухотак, что Кирьянов торопливо отвел трубку. – Передайте Третьему – тревога!Боевая тревога всем секторам! Нас атакуют превосходящими силами! –Энергичный голос умолк на несколько мгновений, в трубке все это время слышалисьнепонятные шумы и трески. – Вестибюль захвачен, у нападающих превосходствов пулеметах! Связь с Первым потеряна, Первый не отвечает! Все линии отрезаны!Третий, Третий, это переворот! У меня вырублена вся спецсвязь! Блядь, этопереворот! «Коробки» подошли вплотную! – Снова недолгое молчание, шумы итрески. – Третий, перестрелка на моем этаже, нам пиздец, Третий! Уничтожаюдокументацию без санкции, вам понятно? Третий, Третий, вся спецсвязь вырублена,захлопните периметр! Слышит меня кто-нибудь? Третий, Третий! По мне лупят«коробки» прямой наводкой! Слышит меня кто?

– Откуда вы говорите? – не выдержалКирьянов. – Кого позвать? Вы кто?

Он лихорадочно осмотрел телефон в поисках каких-нибудьтумблеров или кнопок, но ничего подобного не обнаружил. На том конце проводаего словно бы и не слышали, орали свое:

– Слышит меня кто? Третий, третий!

В этом голосе было столько смертной тоски и безнадежности,что Кирьянов не выдержал, закричал так же ожесточенно:

– Я вас слышу! Слышу! Обер-поручик Кирьянов! Я васслышу!

– Третий, Третий, я Мильштейн! – кричал невидимыйсобеседник. – Ко мне ломятся! Все, кранты! Документация уничтожена,Третий! Хрен им по лбу! Попытайтесь…

В трубке загрохотало так, что Кирьянов держал ее теперь навытянутой руке, но все равно оттуда неслись оглушительные хлопки, больше всегопохожие на то, как если бы кто-то палил совсем рядом с телефоном. Потом грохотперешел в вой, вой – в скрежет, и трубка замолчала совсем.

Кирьянов аккуратно опустил ее на рычажки и постоял так,прекрасно понимая, что все равно не сможет ничего понять. Повернулся, чтобыуйти.

Телефон вновь зазвонил, столь же длинно, надрывно, настойчиво.

Кирьянов вновь поднес трубку к уху.

– Говорит генерал Мильштейн! – заорали ему вухо. – Передайте Третьему – тревога! Боевая тревога всем секторам! Насатакуют, здание блокировано по всему периметру…

Кирьянов терпеливо удерживал трубку возле уха и во второйраз выслушал то же самое, слово в слово, с той же интонацией, с теми жепаузами, с теми же шумами. И с тем же финалом.

Решительно брякнул трубку на рычажки, повернулся и вышел извахтерки. Телефон вновь зазвонил, но Кирьянов и не подумал подойти – уверенбыл, что выслушает то же самое в третий раз. Черт его знает, мистика тут или немистика, но полное впечатление, что он, войдя в заброшенное здание, самим своимприсутствием вернул к жизни неведомых призраков былого, то ли классических, толи электронных, если только уместно такое определение. Технотронных, выразимсятак…

Теперь только появилось то самое пресловутое ощущение плохогоместа. Черт его знает, что там еще могло пробудиться к жизни, напомнить о себе,учуяв присутствие живого человека после долгих лет безвестной заброшенности,нескольких десятилетий пыли и забвения. Хоть верь в привидения и прочуюмистику, хоть не верь, но что-то тут определенно осталось. А если в основе немистика, от этого не легче, право слово, нагрянет какая-нибудь напастьпосерьезнее заблудившегося в телефонных проводах голоса. И как прикажете от нееотбиваться, ничегошеньки не зная?

Он побыстрее вышел под открытое небо, где светило пусть итускловатое, но все же солнышко. Посмотрел на остовы бронетранспортеров искелеты уже другими глазами: очень может быть, что здесь оказалисьпредупреждены вовремя, тем же неизвестным генералом Мильштейном – где я слышалэту фамилию не так давно? – и приняли меры, судя по состоянию «коробок»,весьма даже эффективные. Если в броневиках были все же нападавшие и ониодержали победу, то в этом случае непременно убрали бы подбитую технику итрупы…

Он вздрогнул, развернулся к озеру и всмотрелся, напрягаяглаза до рези. Облегченно вздохнул.

Во-первых, ему не показалось, во-вторых, то, что он видел,не сулило ни малейшей угрозы.

Метрах в трехстах от него вдоль озера не спеша шла девушка всветлом платье, определенно не замечая Кирьянова.

В первый миг он испытал лишь одно чувство – несказанноеоблегчение, прилив детской радости, отнюдь не приличествующей бравомузвездопроходцу. Что поделать, такое случается даже с крепкими мужиками: этостранное место разбудило вдруг потаенные детские страхи, дремлющие в каждом доурочной поры. Невыносимо приятно было обнаружить, что он не один здесь, самоприсутствие другого человека вернуло спокойствие и уверенностъ в себе. Особенноесли уточнить, что другим человеком была девушка, – а значит, обер-поручикавтоматически становился покровителем и защитником. Мужик в погонах простообязан вмиг обрести невозмутимость и в лучших традициях жанра закрыть слабоесущество могучей грудью от любых опасностей. Как наверняка сказал бы Кац –звездорубы мы, или уже где?

Потом его мысли, ощущения и чувства, повинуясь наблюдаемой реальности,галопом свернули на привычную колею, уже вполне взрослую и сугубо мужскую. Оноткровенно залюбовался.

Она шла вдоль берега грациозно и уверенно, явно никуда неспеша и ничего не опасаясь, бездумно помахивая рукой, и светлое платье четкообрисовало ее фигурку на фоне темно-синей спокойной воды. Светлые волосы,падавшие чуть ниже плеч, развевались при малейшем дуновении ленивого ветерка.Кирьянова пронзила щемящая грусть по чему-то несбывшемуся, упущенному, летящейпоходкой ускользнувшему по иной развилке времени, оставшемуся в инойреальности, где другой был чем-то большим, нежели скучным, правильным,размеренным пожарным, где все сложилось как-то иначе, не в пример интереснее,романтичнее, звонче. Он вдруг почувствовал себя отяжелевшим и старым –увы, случалось уже подобное и в прежней жизни на шумной городской улице, какправило, летней порой, когда при взгляде на какое-нибудь прелестное созданиефизически ощущался тяжелый поток времени.