«Ну, что ж, храбрый воин и патриот с сильными впечатлениямисвоего недавнего боевого прошлого, – сказала последняя, посетивзавершенную „певзнеровку“, – можешь считать, что это твоя окончательнаяпобеда. Отсюда я уже никуда не уйду!»

Так Нина стала жить на два дома, Гнездниковский иКривоарбатский, благо расстояние между ними было небольшое. Взрослеющая Ёлка кэтой ситуации быстро привыкла и ничего не имела против. Художник ей нравился, иона звала его просто Сандро без добавления мещанского «дядя». Впрочем, она имаму свою часто звала Ниной, словно подружку.

Сандро умолял любимую «оформить отношения», но она всякийраз начинала придуриваться, допытываясь, что он под этим имеет в виду, ведь онавсякий раз, ложась с ним в постель, старается как можно лучше оформитьотношения.

Все шло, словом, дивно в жизни «божьего маляра», как Нинаего иногда называла, пока не началась идеологическая закрутка конца сороковых.После ареста членов Антифашистского еврейского комитета сверху в творческиеорганизации стали спускаться жидоморческие инструкции. В январе сорок девятогопартия произвела направляющий документ «О репертуаре драматических театров имерах по его улучшению». Выявлена была антипатриотическая группа театральныхкритиков, состоящая, в частности, из неких Юзовского, Гуревича, Варшавского,Юткевича, Альтмана, которые пытались дискредитировать положительные явления всоветском театре, с эстетских, немарксистских, космополитических позицийатаковали выдающихся драматургов современности, в частности, Сурова, Софронова,Ромашева, Корнейчука, протаскивали в репертуар идейно чуждые пьески Галича(Гинзбурга) и прочих «со скобками», низкопоклонничали перед буржуазным Западом.Оформилась могучая антикосмополитическая кампания советского народа, в редакциипотекли возмущенные письма доярок, металлургов, рыбаков, требующих «до концаразоблачить космополитов». В творческих организациях проходили бесконечныепленумы и общие собрания, на которых записные ораторы истерически требовали«открыть скобки» у космополитов, скрывшихся под русовидными псевдонимами.Особенно старались, разумеется, писатели, однако и художники не хотелиотставать.

До Сандро Певзнера очередь дошла не сразу. Держиморды,очевидно, спотыкались о его грузинское имя, вместе с которым автоматическипроглатывалась и еврейская фамилия. Дружбу народов СССР надо было все-такивсячески опекать, вот, очевидно, благодаря этому постулату Сандро и смогнекоторое время, как Нина злобно шутила, придуриваться под чучмека.

Вдруг однажды секретарь МОСХа, некий червеобразныйискусствовед Камянов, с трибуны нашел его взглядом в переполненном и потном отстраха зале и заявил, что пришла пора серьезно поставить вопрос о последышахдекадентских групп «Бубновый валет» и «Ослиный хвост» и, в частности, охудожнике Александре Соломоновиче Певзнере. Что он несет советскому человеку насвоих полотнах? Перепевы ущербной, безродной, космополитической поэтики Шагала,Экстер, Лисицкого, Натана Альтмана? Советскому человеку, русскому народу с еговысочайшими реалистическими традициями такие учителя не нужны.

Попросили высказаться. Бледный Сандро начал заикаться стрибуны, но постепенно окреп и высказался так, что хуже и не придумаешь.Во-первых, он не понимает, чем живописная эстетика «Бубнового валета»противоречит патриотизму. Во-вторых, «Валет» и «Хвост» нельзя смешивать друг сдругом, они находились в непримиримой вражде. В-третьих, обе эти группысостояли из ярких индивидуальностей и о каждом художнике хорошо бы говоритьотдельно. В-четвертых, вот товарищ Камянов набрал тут для пущего страха однихеврейских фамилий космополитов-декадентов... – в этом месте Камянов вгневе ударил кулаком по столу президиума и обжег оратора уже не червеобразным,а змеиноподобным взглядом, – но почему-то, продолжил Сандро, не привел ниодной русской фамилии, таких, скажем, мастеров, как Наталья Гончарова, МихаилЛарионов, Василий Кандинский...

Тут присутствующий из ЦК некто Гильичев – глиняная глыбалба, влажные присоски губ и ноздрей – с мрачным вопросом повернулся к Камянову.Тот что-то быстро ему нашептал про упомянутых. Гильичев тогда прервал художникаПевзнера, пытающегося сбить с толку присутствующих разглагольствованиями окакой-то «переплавке» традиций революционного, видите ли, авангарда, ипоинтересовался, как это так получается, что советский художник, члентворческой организации, оказывается столь осведомленным в так называемомтворчестве эмигрантского отребья, белогвардейцев от искусства? Нет ли туткакой-то уловки во всех этих разглагольствованиях о творческой «переплавке»? Непытаются ли тут нам подмешать в нашу сталь буржуазной коросты?

Сандро сошел с трибуны, и тут сразу полезли разоблачители.Немедленно отмежевалось несколько старых товарищей. Кто-то предлагал тут жеразоблачить миф о талантливости Сандро Певзнера. Какой-то дремучий и всегдаполупьяный ваятель даже заорал, что надо раскрыть у Певзнера скобки, после чегоСандро уже возопил, забыв о всех околичностях: «Какие скобки тебе нужны,идиотина? Со своей дурацкой башки сними скобки!»

Пьяный захохотал, начал передразнивать грузинский акцент,однако его никто не поддержал: все знали, что в Москве еще кое-кто говорит сгрузинским акцентом. Воцарилось молчание, и в этом, совсем уже зассанномстрахом молчании Сандро Певзнер гордо покинул помещение. Так он, во всякомслучае, потом рассказывал Нине, с резким отмахом ладонью вбок и вверх: «И япакынул памэщэние!» На самом деле еле-еле до дверей добрался и по коридорубежал в панике, скорей-скорей на свежий воздух. Друг-коньяк спасал его до утрав ожидании ареста, однако ареста не последовало. Из ведущих «космополитов»тогда почти никто не был арестован: то ли у партии руки еще не дошли до ихмошонок, то ли «солили» впрок для более важных событий. Страх, однако, всехтерзал животный, во всех трех смыслах этого слова: во-первых, нечеловеческий,во-вторых, непосредственно за «живот», то есть за жизнь, а не за какую-нибудьопалу, в-третьих, такой страх, что вызывает унизительнейшую перистальтику вживоте, когда в самый драматический момент в вашем подполье с глухой, ноявственной угрозой, будто последние силы сопротивления, начинают перемещатьсягазы. И не удивительно: ведь за каждой строчкой партийной критики стоял чекист,мучитель, палач, охранник в вечной лагерной стыни.