Благие намерения Бабочки в практической московской жизни,однако, забуксовали. В вечерней школе, куда он записался для полученияаттестата, он чувствовал себя кем-то вроде Гулливера в стране лилипутов. Ивпрямь что-то лилипутское появлялось в глазах одноклассников при его появлении.Никто из них не знал, кто он такой, но все чувствовали, что им не ровня.Учителя и те как-то поеживались в его присутствии, особенно женщины:темно-рыжий, отменных манер и образцового телосложения парень в свитере соленями казался чужаком в плюгавой школе рабочей молодежи. «У вас какой-тостранный акцент, Градов. Вы не с Запада?» – спросила хорошенькая географичка.Бабочка рассмеялся; идеальная клавиатура во рту: «Я из Серебряного Бора,Людмила, хм, Ильинична». Географичка затрепетала, вспыхнула. В самом деле,разве ей под силу научить такого человека географии? И всякий раз с тех пор,встречаясь с Градовым в школе, она потупляла глаза и краснела в полной уверенности,что он не берет ее только лишь по причине пресыщенности другими, не чета ей,женщинами: аристократками, дамами полусвета.

Между тем о пресыщенности, увы, говорить было рановато.Двадцатидвухлетний герой тайной войны, оказавшись в Москве, вдруг сталиспытывать какую-то странную робость, как будто он не в родной город вернулся,а в чужую столицу. Заколебалась и мужественность, вновь возник некий отрок«прямого действия», как будто все эти польские дела происходили не с ним, какбудто тот малый с автоматом и кинжалом, субъект по кличке Град, имел к нему несовсем прямое отношение, и вот только сейчас он вернулся к своей сути, а этойсути у него, может быть, не намного больше, чем у того пацана, что он однаждыночью повстречал на Софийской набережной.

Не будет преувеличением сказать, что таинственный красавецГрадов сам немного подрагивал при встрече с географичкой. С одной стороны,очень хотелось пригласить ее на свидание, а с другой стороны, неизвестно откудапоявлялась чисто детская робость: а вдруг потом начнет гонять по ископаемымпланеты?

Среди множества женских лиц вдруг высветилось одно под лучомрозового ресторанного фонарика: эстрадная певица Вера Горда. Как-то сидел одинв «Москве», курил толстые сигареты «Тройка» с золотым обрезом, пил «Особую», тоесть пятидесятишестиградусную, не залпом, а по-польски, глотками. Вдругобъявили Горду, и, шурша длинным концертным платьем, поднимая в приветственномжесте голые руки, появилась белокурая красавица, что твоя Рита Хейворт изамериканского фильма, до дыр прокрученного в Познани. Весь зал закачался подзамирающий и вновь взмывающий ритм, в мелькании многоцветных пятен, и Боря,хоть и не с кем было танцевать, встал и закачался; незабываемый миг молодости.«В запыленной пачке старых писем мне случайно встретилось одно, где строка,похожая на бисер, расплылась в лиловое пятно...» Одна среди двадцати мужланов вкрахмальных манишках, перед микрофоном, полузакрыв глаза, чуть шевеля сладкимигубами, наводняя огромный, с колоннами, зал своим сладким голосом... какоесчастье, какая недоступность...

Да почему же недоступность, думал он на следующее утро. Онавсего лишь ресторанная певичка, а ты отставной разведчик все-таки. Пошли ейцветы, пригласи прокатиться на «хорьхе», все так просто. Все чертовски просто.Совсем еще недавно тебе казалось, что в мире вообще нет сложных ситуаций. Еслибыл уже продырявлен пулей и дважды задет ножом, если не боишься смерти, токакие могут быть сложные ситуации? К тому же она, кажется, заметила меня,видела, как я вскочил, смотрела в мою сторону... Он опять пошел в «Москву», иопять Вера Горда стояла перед ним с протянутыми руками, недоступная, какэкранный миф.

«Мне кажется, что Бабочка проходит через какой-топослевоенный шок», – сказал как-то Борис Никитич. «Наверное, тыправ, – отозвалась Мэри Вахтанговна. – Ты знаешь, он не позвонил ниодному из своих старых друзей, ни с кем из одноклассников не повстречался».

Бабушка была почти права, то есть права, но не совсем.Приехав в Москву, Борис на самом деле не выразил ни малейшего желания увидетьодноклассников – «вождят» из 175-й школы, однако попытался узнать хотьчто-нибудь о судьбе своего кумира, бывшего чемпиона Москвы среди юношейАлександра Шереметьева.

Последний раз он видел Александра в августе сорок четвертогона носилках. Его запихивали в переполненный «дуглас» неподалеку от Варшавы.Тогда тот был еще жив, бредил под наркотиками, бормотал бессвязное. Потом назапрос о судьбе друга пришел приказ впредь не делать никаких запросов. СудьбаШереметьева оказалась предметом высшей государственной тайны, очевидно, потому,что ранение произошло во время сверхсекретной операции по вывозукоммунистического генерала из горящей Варшавы.

В сорок восьмом, уже получив на руки все документы, то естьчастично освободившись от «гру-гру-гру», Борис рискнул обратиться кнепроницаемым товарищам, которые его провожали: «Ну, все-таки хотя бы сказалиб, товарищи, жив ли Сашка Шереметьев, а если нет, то где похоронен». –«Жив, – сказали вдруг непроницаемые товарищи и добавили: – Это все, что мывам можем сказать, товарищ гвардии старший лейтенант запаса».

Что же получается, думал Борис, жив и до сих пор засекречен?Значит, до сих пор служит? Значит, руки-ноги целы? Но ведь этого не может быть:его правая нога при мне была расплющена стальными стропилами.

Оставшись при этих сведениях, Борис IV продолжил своеодиночество. В общем-то одинок он был не из-за высокомерия и даже не из-запослевоенного шока, как предполагали дед и бабка, а просто потому, что отвык –или никогда не умел – навязываться. Иногда он ловил себя на том, что, какподросток, надеется на какой-нибудь счастливый случай, который соединит его скакими-нибудь отличными ребятами, с какими-нибудь красивыми девушками.

В отношении первых случай не заставил себя слишком долгождать, и все произошло вполне естественно, на почве мото-авто. Однажды подошлидвое таких в кожаночках, Юра Король и Миша Черемискин. Боря как раз в этотмомент раскочегаривал свой вдруг заглохший «хорьх», подняв капот, возился вобширном, как металлургическое предприятие, механизме. Ребята несколько минутпостояли за его спиной, потом один из них предложил обследовать трамблер: там,по его мнению, отошел контакт. Так и оказалось. Когда машина завелась, парни сбольшой любовью долго смотрели на мягко работающее восьмицилиндровоепредприятие. «Потрясающий аппарат, – сказали они Борису. – Судя пономеру, это ваш собственный?»

Так они познакомились. Ребята оказались мастерами спорта помотокроссу. Их мотоциклы стояли рядом, ну, разумеется, два «харлей-дэвидсона».Пока еще гоняем на этих, объяснили они, но с нового сезона придетсяпересаживаться на нечто похуже. Спорткомитет издал приказ о том, что кофициальным соревнованиям будут допускаться только отечественные марки.