Толпы народа собрались поглазеть на Кэмпиона, как если бы он был некой диковинкой из Тимбукту. Будучи заключенным в Тауэр и подвергнутым строгому допросу, отец Кэмпион отказался назвать имена своих сообщников или выдавать сведения, которые могли бы кого-либо обвинить; после чего его приговорили к смертной казни за государственную измену, повесили и четвертовали согласно варварским обычаям того времени. Его отважного соратника, Роберта Парсонса, так и не удалось арестовать, и он оставался рьяным заговорщиком до конца своих дней, совершив еще несколько тайных поездок в Англию и упорно продолжая вести борьбу с Уолсингемом и его преемниками в английском протестантском правительстве.

Мы не станем продолжать следить за этой тщетной и жестокой борьбой. Иезуиты позволяли себе надеяться, что со смертью незаконнорожденной еретички Елизаветы английская сельская провинция станет менее опасна. Разве Яков I не был сыном «страдалицы» Марии, королевы Шотландии? Но вскоре Яков с готовностью взялся наносить вред римским католикам — новый шотландский король Британии даже написал и опубликовал трактат, в котором вступил в дебаты по вопросам религии с ее главным авторитетом, папой. Герцог де Сюлли, первый министр короля Франции, Генриха IV, называл спорщика Стюарта «самым ученым дураком Европы», что звучало гораздо мягче, чем то, как его называли иезуиты.

Дискуссии, интриги и «оружие учтивости» служили иезуитам в течение столетия, но позже они взяли на вооружение «орудие насилия» и присоединились к протестантским забавам. Лютеране фактически изобрели словарь злословия, дабы порочить своих папистских противников. Иезуиты, подстрекаемые подобными оскорблениями, отвечали тем же. Лютеране утверждали, будто известный кардинал Беллармин, чьи сомнительные тексты вдохновляли теологов противоположного лагеря, «всегда держал в своем стойле четырех коз, которых он использовал для своего удовольствия» и которых ему приводили «обряженными самыми дорогими украшениями, драгоценными камнями, серебром и золотом». Услышав об этом, иезуиты принялись за личную жизнь Лютера, оставив про запас кое-какие гнусности и непристойности для короля Якова.

Еще в XIV веке королю Франции пришло в голову создать полицейскую систему. Карл V Мудрый, который вершил правосудие где угодно, в открытом поле или под первым развесистым деревом, финансировал нововведение полиции, «дабы повысить благополучие и безопасность» своих подданных. Это роковое благодеяние повысило все, кроме благополучия нескольких поколений французов. Полиция, служившая личными агентами, шпионами и чиновниками по надзору государя, вскоре сделалась орудием угнетения, символом безграничного деспотизма. Выражая внешнее проявление высшей воли монарха, система обеспечивала решетки и оковы, которые сдерживали и пресекали всяческую свободу. Французы оказались постепенно лишенными своих самых общепринятых прав и привилегий. Институт полиции фактически запрещал им работать, жить, переезжать с места на место, одеваться или питаться без специального разрешения.

В то время как Франция и большинство других стран континента были чрезмерно контролируемыми полицией, население Англии упорно не желало отказываться от своих свобод. В целях самообороны добропорядочные граждане действовали сообща; обязанности констебля возлагались на всех, хотя многие избегали их, платя за замену. Одной из первых попыток создать организованную полицию стал так называемый устав «Надзора и охраны» Эдуарда I в 1285 году, в котором официально признавался принцип, согласно которому жителям каждого округа следовало объединяться ради своей собственной защиты от беззакония. По королевскому указу 1434 года была учреждена профессия «государственного доносчика». Что доносчику в первую очередь предписывалось обнаружить и разоблачить, так это написание, распространение или расклейку мятежных листков. Вознаграждение доносчика в таких случаях — двадцать фунтов и половина имущества осужденного мятежника — являлось существенным заработком, который, вероятно, предполагал большой оборот ложной информации.

Широко распространенное усердие королевских доносчиков наряду с законным применением пыток являлись отличительными чертами правления Эдуарда IV. Так что первому из Тюдоров, Генриху VII, оставалось лишь защищать свой трон и препятствовать заговорам соперничающих претендентов посредством постоянно совершенствующейся системы секретной службы. Этот английский правитель, будучи по сути дела самозванцем, Генрихом Ричмондским, познал на себе и опасность, и достоинства шпионов. Ричард Глостерский — его непримиримый враг из Плантагенетов, Ричард III, — гонял его от убежища к убежищу, прибегая к подкупу приютивших его хозяев и цепкой хватки шпионов. Генрих чувствовал себя в безопасности в Бретани, однако агенты Ричарда нашли его там и подготовили арест. Благодаря собственным бдительным контрразведчикам Генрих был вовремя предупрежден и успел сбежать.

Кристофер Урсвик, лондонский летописец, был главным агентом Тюдоров, и именно ему претендент на трон, которому вскоре предстояло стать королем, был обязан своим спасением. Другой тюдоровский шпион, Уилл Коллингборн, казненный Ричардом III, продолжал издеваться над своим царственным врагом из могилы, поскольку сочинил в тюрьме пародийный и часто цитируемый стишок, «Кошка, крыса и пес». Сэра Роджера Клиффорда, приверженца Тюдоров, везли на казнь на телеге, когда сопровождавший его милосердный монах разрезал путы, чтобы освободить его. Несчастный рыцарь попытался бежать, но его ноги слишком онемели от жестоких уз, чтобы ему это удалось, поэтому его схватили и в должное время повесили.

Государственная измена стала излюбленным преступлением того времени, и в Англии, как и во всех других монархиях, почти любое расхождение во мнениях, оскорблявшее короля, обрекало дерзкого преступника на пытки Тайберна. Простое обезглавливание или повешение не считалось достаточно болезненным; дабы предупредить население о серьезности «преступления» изменника, осужденных подвергали невыразимым мучениям. Генрих Тюдор выиграл битву при Босворте, когда сэр Уильям Стэнли перешел на его сторону с тремя тысячами солдат. И после этого, подобно многим другим правителям, захватившим корону силой оружия, Генрих VI оставался настороже против любого преуспевающего «претендента», который мог тайно наточить на него кинжал. Несмотря на всю свою скупость, Генрих содержал множество активных шпионов, разведчиков — тех примитивных корреспондентов, которых легко было склонить шпионить на короля, — и иностранных осведомителей.

Генрих VIII, взойдя на трон, предавался более сильным порокам, оставив шпионаж своим министрам. Именно агент кардинала Уолси, де Гиглис, отравил кардинала Кристофера Бейнбриджа. Отравитель, хоть и итальянец, являлся титулованным епископом Вустерским, что сохраняло дело строго под церковной протекцией. В Вечном городе существовал невероятный спрос на яды и смертоносные напитки; известно также, что в ту ночь, когда папа Адриан VI умер от отравления, римское население украсило дом его главного врача гирляндами, сопровождаемыми надписью — так что даже у самого тупого не осталось сомнений — «Избавителю своей страны!». «Этот папа, — говорит Г.Ф. Янг, — человек скромного происхождения, достигший высокого положения исключительно благодаря своему глубокому богословскому знанию», был ненавистен всем партиям только потому, что считал церковь нуждающейся в реформе и прилагал все усилия, чтобы ее реформировать. Нечто подобное, вроде клерикально-карнавального духа, отправившего на тот свет этого честного старика, в течение шестнадцати дней подвергало Савонаролу ежедневным пыткам и бесконечным вздергиваниям на дыбу. Когда же ничего не удалось извлечь из его страданий или доказать вину, его враги обратились к последнему средству — подлогу.