уловимую силу, они начали подниматься волнами все более нарастающих и, в конце концов, превратились в крылья. Диана стремительно понеслась по сцене, кружась и летя в непреодолимой, захватывающей ее энергией, обретения силы и свободы. Лунный свет стал меркнуть и все наполнялось ясным свежим голубоватым и розовым свечением приближающегося утра. Восход был ярко красным, он заполнил все пространство сцены, а на противоположной стене от Лены появился образ высокого окна, или зеркала и в нем светилось что-то красное, переливающееся и развивающееся на ветру. Ну да Лена видела, как Дин с коробкой в руке подошел к этой стене, вынул что-то из нее и развесил там. Диана в нерешительности остановилась и, кружась, стала осторожно приближаться, подошла, взяла в руки и стала внимательно рассматривать – это было ярко-красный наряд Дианы-охотницы. Диана постояла некоторое время, рассматривая его, потом надела, оглядела себя со всех сторон, как будто перед зеркалом, вышла на середину сцены, как перед публикой и начала танец Дианы.

Действие началось.

С этого момента чтец, читая из книг, и музыканты уже не останавливались. Но вот что странным показалось Лене, чтец как будто и не был главным, его голос ушел далеко на второй план и, порой даже было не разобрать слов за музыкой.

«Из Белой книги.

Две черные птицы в ночи друг за другом летели в молчании гордом

Светало. Одна закричала: над небом, над светлым!

Летели в ночи две черные птицы

Они петь не могли, они были не певчи, они только в ночи – они черные птицы

На светлое небо кричала, на светлое небо

Просила наверно от неба …, а что же просила?

Одного – темноты!

Из красной книги

В чем смысл?

А в чем и быть ему как не в фантазии да суете

Молча сидели, и думали, сами себе разумели безбожники. Как!? Согрешив, жить остаться, и можно ли

Разве безумно пророку не впасть и в отчаяние, а человеку дать ту лишь свободу, что нужно народу

Всякий решает свое, только, что можно иметь, а понять не грешно, что! дозволено им же

Так что ж ему так претит – честолюбцу. Или его не учили законову слову!? Что не убий – и не оскверни свой язык наветом и ложью

А-а про покорность и добродетель!? Вот видишь, сколько законов положено слышать Счастья лишь нету в законах боговых

Стань только тем, кем тебя нарекают – философом мысли, в них тоже есть правда «безумного» Будды

Сильный и гордый, свободный и одинокий – вот в чем загадка

Свобода дана для молений о рабстве, а с рабством в войне ты при людях и вечно на месте

Мир искусён и рожденье сказаний не радует боле

Пустые слова на ветру, как шелест травы по воде и я их берегу

Что ж ты о рабстве беседу ведешь, коли песни поешь о кручине – судьбе

Мне ль не видать тех беспомощно – сильных и горького слова молчащего взгляда

Мне ль не услышать, птиц на ветвях, взирающих тихо

Вот! И лес замолчал – они понимают, а более знают былины

О рождении в сути однажды спросил я ответ

Как насмешка беспомощно мягких падение рук на колени сидящей

Вот и весь разговор о любви и рождений

К Пророку – неизменимый под бременем к сроку готов, как сидящий на камне

Хитрость в подмогу призвать и дать богу прощенье, а искупленье – усопшим оставить и замолчать

Ты спросил о цене – Мы! видели то, что мы никогда не поймем?

В руке пустота, рука в кулаке, все боимся терять и себя для души бережем

Надо б отдать, да на что вам менять

Так вот, глядя на ветер, без умолку спорим, что зря и незнаем, себя проклиная, на холоде грея себя

Где повезет? В чем? – не важно

Главное, чтоб было реально, когда вдруг поймем, так и скажем – вот гениально!

И, может быть, верно поймем – для себя

Он хвалил не цветы, ствол в пустыне земли не расцвел, но на воду сквозь ветви глядел: «было слово в начале, а потом уже дело» – прочел и голос упрятал в ладони

Так, среди множества скорби бесчестья, умом постигая, душа обозлилась на вечность и на тебя и на горе, любя человечность и не узнавая себя

Так говорят об искусстве! – о чем говорить!?

Искусство обсуждать того, чего уж нет – бродяг?

И впроголодь и не без драк кочуют по душе, но с факелом в руке, хоть ночи белы

Вот и считай – откуда мы

Всем правит красота – ее порой никто не видит, но слышат, слышат, что поет, на арфе продает, танцует, бегает, орет, на людях вся блестит, беседу милую со скукою ведет, цинична, светлая до боли, с упреком нежна, колка, едка… и все без умолку – продажа с торга, а торги здесь не редко

ЕЁ и нет – и словом древним в безчестии сим нарекают верность

И, что ж из этого, коль не пришлось вам пережить безвременно и радуйтесь веселью вашему

Беседы об искусстве не сделают вас более искусным! – ведь так!?

А что хотите вы взамен? Что? Жертву вы готовите искусству?

Ведь в этом ваша жизнь – подчинена без малого – служенью!

Безликих суждено похоронить. Пусть и хоронят. А вас к безликим, что без лица – одно перо в руке, в портрете рама … одна лишь ерунда!

Похоже всех свалила наземь такая же могущая рука как смерть!

Толкаясь, заплетались ноги сами за себя и от себя же убегали, давая шуму водопада войти в противоречие с водой лежащей

С собою на плечах, держа лежащего с раскрытыми глазами

Бегущую собаку увидав, в безмолвии цветов. Они растут, но мертвые, как память, а в память верим и в вере мы к себе идем и сами же себя хороним, чтобы осталась память по собаке

Так для себя пусты умы, как пусто озеро с холма

Из Синей книги

Шум воды с водопада под ней вдоль стены – бесконечно томление времени

Он брода искал, он бежал от воды и к ней он пришел – ты оставь его с бременем

Я вас упрошу дать мне руку и помощи – Вы дали мне руку, а сами ушли, но осталась вода и товарищи брошены

Три слуги – твои силы по прихоти собрались у огня – тянут песню о вечности

Холод! Утро с ржавой водой, вот состав