Он не ручался за других мужчин, но сейчас почему-то не мог думать ни о чем другом.

— Так вот мужские шрамы для нас то же самое, что для вас — женские соски. Мы все время думаем о ваших шрамах. Жаждем погладить их. Не только пальцами, но и губами.

Губы Мередит коснулись его плеча, и глаза Риса тут же открылись. Непокорный локон, выбившийся из ее забранных наверх волос, щекотал его грудь, когда она целовала его старую, давно зажившую рану. Ему хотелось взять ее темный локон и пропустить между пальцев, но Рис не хотел шевелиться — боялся, что она уберет руку.

«Не останавливайся, не останавливайся», — твердил он мысленно.

А она покрывала теплыми поцелуями его грудь. Сладостными, нежными, женственными. И такими возбуждающими, что он был уже тверд, как дуло пистолета, готового выстрелить.

Прижавшись очередным поцелуем к шраму на его виске, она подняла голову и выпрямилась. Он не видел выражения ее лица, но, судя по игравшей на губах улыбке, ей понравилось. Его взгляд скользнул вниз, и он только сейчас заметил, что она даже не одета. Тонкая полотняная сорочка соскользнула с ее плеча, и он, опустив взгляд еще ниже, увидел маленькие твердые груди, натянувшие полупрозрачную ткань.

Рис откашлялся и пробормотал:

— Как соски, говоришь?..

Ее улыбка стала еще шире.

— Да, как соски.

Он потянулся к лентам у выреза ее сорочки. Потянув тонкую атласную полосочку, медленно развязал бантик. И, опустив руку, долго восхищался открывшимся островком плоти. Но тут она повела плечом, и муслин сполз, обнажив грудь.

На секунду он оцепенел, завороженный совершенством ее розоватой плоти и прелестным задорным соском чуть темнее кожи. Под его взглядом ареола налилась краской и сморщилась, превратив сосок в тугой бутон, словно моливший о том, чтобы его сорвали.

Тихий стон сорвался с его губ, когда он потянулся к ней другой рукой. Ее грудь была так мала и изящна, а его рука — такая большая и уродливая. Если он сожмет эту грудь, она исчезнет в его ладони. Что тут хорошего?

Он провел по ее груди тыльной стороной ладони, и Мередит вздрогнула, а на коже ее выступили мурашки. Он хотел отстраниться, но его удержал тихий вздох наслаждения, сорвавшийся с ее губ. Он снова погладил ее грудь, затем обвел большим пальцем ареолу — самую мягкую кожу на свете, — и ему ужасно захотелось припасть к ней губами.

Словно почувствовав его желание, Мередит подалась вперед.

— Да… поцелуй меня.

Он поцеловал нижнюю часть ее груди и лизнул, попробовав на вкус. О, это был настоящий рай. Мечта курильщика опиума. Наслаждение острейшее, граничившее с безумием. Пряный и сладостный запах ее кожи пьянил его. И на вкус она была как медовая роса. Как хорошо, что он решил жениться на ней. И сейчас, отведав ее вкус, он понял, что никогда ею не насытится.

— Распусти волосы, — скомандовал Рис, хотя вовсе не таким тоном следовало говорить с будущей женой. Но, черт возьми, он хотел, чтобы она повиновалась, и боялся рисковать, смиренно попросив.

Она послушалась и поспешно развязала ленты. Ее обнаженная грудь восхитительно колыхалась, пока она расплетала косы. И вскоре ее чудесные волосы рассыпались по плечам и по груди — темные и пушистые, как соболий мех. Холмик сливочной плоти, увенчанный тугим соском, выглядывал из-под водопада волос. Добавьте к этому кокетливую улыбку, нежный зов в глазах и… О Боже, поля тюльпанов и аквамариновые небеса — все это ничто по сравнению с Мередит. Ибо она самое прекрасное и совершенное создание на свете. Однако же…

Он поспешно приподнялся и сел.

— Пора идти.

— Что?.. Почему? — Она уставилась на него в изумлении.

— Мне многое нужно сделать сегодня. Не забудь, мне надо нанять пони.

— Рис, — она положила руку ему на грудь, — еще очень рано. И ты так много работал всю неделю… Отдохни этим утром, немного полежи.

— Но мне нравится строить дом.

Она лукаво взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы.

— Больше, чем нравлюсь я?

Он поискал глазами рубашку и штаны. А… вот они, висят на крючке у двери. Черт возьми, почему он оставил их так далеко?

Рис кивнул в сторону своей одежды:

— Не будешь так добра… Подай мне рубаху и штаны.

— Не буду! — Она рассмеялась. — Более того, начинаю удивляться, почему на мне еще что-то осталось.

Резким движением она спустила сорочку с другого плеча. Рис закрыл лицо рукой и застонал, пытаясь сообразить, так ли уж это мудро — дать ей все, чего она заслуживает. Можно ли подняться с постели голым, показав ей всю степень своего возбуждения?

Вместо этого он обмотал простыню вокруг бедер, перекинув ее конец через плечо и соорудив нечто вроде древнеримской тоги. И сразу почувствовал себя величественным, настроенным на философский лад, что помогло унять похоть.

Он подошел к двери и стал одеваться.

— Этого не будет. По крайней мере сегодня утром. Прости за все вольности.

Когда он надел рубашку, Мерри сказала:

— Ни к чему извиняться, Рис. Мы оба взрослые люди. И хотим друг друга. Нам никто не мешает позабавиться. Без всяких обязательств.

Сбросив простыню, он потянулся к штанам и резкими рывками натянул их, после чего повернулся к Мередит.

— Ты моя будущая жена. Когда я впервые возьму тебя, это будет что-то значить. По крайней мере для меня.

Она с удивлением уставилась на него. Но тут же продела руки в рукава сорочки и дрожащими пальцами завязала ленты.

Рис тяжело вздохнул и постарался собраться с мыслями. Похоже, он действительно грубое животное. Едва коснулся ее — и уже обидел.

Снова вздохнув, он схватил сапоги и уселся на краю кровати.

— Мередит, я… Просто я не слишком хорошо умею выражать свои мысли. Хотел тебе объяснить, но не получилось. Позволишь мне еще раз попробовать?

Она пожала плечами. А он принялся вталкивать правую ногу в сапог.

— Я слишком многое уничтожил за прошедшие годы. Слишком… Все это время я дружил со смертью, и теперь осталась только одна вещь, которую мне не удалось уничтожить. Ты на нее смотришь.

Он принялся за левый сапог. На этот раз дело шло медленнее.

— Это тело пережило удары, мушкетные пули, штыковые удары, пушечный обстрел и все, что Господь и Наполеон сочли нужным обрушить на нас. Но судьба велела мне жить. Другого объяснения я не знаю. И теперь, когда я с этим примирился, стараюсь больше ничего не разрушать.

Рис поставил ногу на пол и повернулся к Мередит.

— Сейчас я хочу что-то построить. Неужели не понимаешь? Каждый день много лет я просыпался, думая, что в этот день умру или убью еще кого-то. Теперь я просыпаюсь и думаю: это тот день, когда я начну мешать глину с соломой. Я работаю до изнеможения, нагромождая камни и копаясь в грязи. Каждое утро меня одолевают новые боли и ломота — помимо того что старые раны продолжают ныть. Но дело того стоит. Я построю дом собственными руками. От основания до крыши. Сделаю это для нас, сделаю правильно — так, чтобы дом простоял вечность. Нельзя возводить стены на шатком основании. Нельзя класть черепицу на потолочные балки, такие тонкие, что при первой же зимней буре они подломятся. Я прав?