Сзади нее закрылась дверь, и Маша услышала голос усатого:

— Ну вот ты и свободна.

Свободна? Маша недоверчиво обернулась. Усатый улыбался.

— Что, думаешь, я не понял, что тебя Филька к себе силком затащил? Он не в первый раз так делает. Да только ты ведь не гулящая, не нищая. Я сразу понял — ты из приличных девушек. Кто это тебя так разукрасил?

— Спасибо, — прошептала Маша онемевшими губами.

— Голодная? — спросил усатый. — Пойдем, подкрепимся. И ничего не бойся, я же с тобой.

Как будто тяжелая мутная волна отхлынула от нее. Еще минуту Маша была как пружина сжата смертельным отчаянием, а теперь эта пружина вмиг ослабла, и снова появились звуки, снова можно было дышать уличным воздухом, серые сумерки впустили в себя и другие цвета — темно-красного кирпича арки, светлой полосы от фонаря, мокрого булыжника. Слезы потекли из Машиных глаз, смывая грязь короткого страшного будущего.

— Ну-ну, — сказал Дмитрий Ильич ласково, — не плачь. Пойдем, я тут знаю одно заведение. Хозяйка готовит вкусно. И согреешься, и развеешься. Да и расскажешь мне про свою беду.

Маша кивнула. Усатый крепко взял ее под руку и повел прочь от арки по переулку. Брелоки на его цепочке мелодично позвякивали с каждым шагом.

Они прошли дальше, потом обогнули какой-то дом, в котором ярко светились зашторенные окна, и вошли с черного хода. Поднявшись на второй этаж, Маша оказалась в большой кухне, где под плитой ярко пылал огонь, а у разделочного стола стояла пышная простая баба в чистом переднике и со скалкой в руках, — раскатывала тесто.

— Любаша, — сказал ей Дмитрий Ильич. — Покорми-ка вот эту девушку, а я пока пойду, найду Ирину Петровну, мне с ней потолковать надо.

Маша села за большой чисто выскобленный стол, чувствуя, как тепло медленно заполняет все ее тело. Где-то, вероятно в других комнатах, играло пианино и иногда слышался смех. Тут же захотелось в туалет, но Маша решила потерпеть — слишком хорошо ей было в этой большой светлой кухне с висевшими на стене сковородками и кастрюлями, с большими окнами, за которыми было уже совсем темно. И с этой толстой женщиной. Та принесла ей миску с нарезанной телячьей колбасой и куском серого хлеба, и Маша, быстро поблагодарив, тут же принялась жадно есть. Толстуха, не обращая на нее внимания, вернулась к своему тесту.

Наконец Маша наелась, блаженно вздохнула и спросила стряпуху:

— Тётя, что это за дом?

Не отрываясь от своего дела, женщина ответила низким хрипловатым голосом:

— Дом как дом.

— А кто хозяйка?

— Ирина Петровна хозяйка, — ответила толстуха. — Поела?

— Да, спасибо вам, — кивнула Маша. — Очень вкусно.

В этот момент дверь кухни отворилась — это вернулся Дмитрий Ильич, уже без шляпы и пальто, а с ним женщина — худая, немного горбившаяся, в темно-коричневом платье с желтым воротничком. У нее был длинный нос и больные глаза навыкате, под которыми темнели мешки.

Маша встала.

— Вот, Ирина Петровна, — сказал усатый, — сами поглядите.

Женщина подошла к столу, села на стул и крепко сцепила тонкие узловатые пальцы.

— Сядь, — приказала она властно, — в ногах правды нет.

Маша села. Дмитрий Ильич тоже подсел к столу, вынул папиросу из портсигара и закурил. Толстуха принесла ему блюдечко вместо пепельницы.

— Ну? — спросила Ирина Петровна. — Что у тебя стряслось, милочка? Кто это тебя так разукрасил?

Маша невольно коснулась пальцами лица и смутилась. До сих пор никто, кроме того молодого милого пристава в Сущевской части, не интересовались ее бедой.

— Любаша, — повернулся Дмитрий Ильич к толстухе. — Ты принеси нам бутылочку рислинга да стаканчиков.

Пока Маша в нерешительности молчала, стряпуха действительно принесла бутылку, а усатый наполнил стаканы.

— На, — сказал он, подвигая один к Маше, — выпей. Это поможет.

Девушка взяла стакан. Прежде она не пила ничего крепче кваса, но теперь обстоятельства переменились — она выпила вино и со стуком поставила стакан на стол.

— Вот и умница, — сказал Дмитрий Ильич, потягивая из своего стакана.

Ирина Петровна к вину не притронулась. Она скептически взглянула на усатого и снова повернулась к Маше.

С трудом подбирая слова, Маша начала рассказывать о себе, о своем дяде, о доме, в котором жила. Потом дошла и до ограбления. Конечно, она не рассказала об изнасиловании, ограничившись только тем, что дядя выгнал ее, заподозрив в сговоре с грабителями. О своем знакомстве с Архиповым она тоже умолчала, потому что стыдилась своего порыва, да и попросту считала, что раз Архипов не смог ее остановить, значит, нечего о нем даже и помнить.

— Понятно, — сказала Ирина Петровна и обернулась к усатому: — Пойдет. Вот только не хватает кое-чего.

Усатый кивнул. Женщина снова посмотрела на Машу.

— Теперь запоминай. Если будут тебя спрашивать, говори — мол, изнасиловали тебя. Надругались. Поняла? Так лучше будет.

Маша вздрогнула, не поверив тому, что услышала. Как смогла эта женщина догадаться, что ее изнасиловали? Что теперь она скажет? Прогонит обратно на улицу? Прямо из этой большой светлой кухни — обратно в ночь, где подстерегает Рак, готовый утащить ее в свой крохотный сырой подвал с мертвой кошкой на кровати?

— Нет-нет, — сказала она быстро, — пожалуйста!

Но Ирина Петровна ее не слушала.

— Именно так и будешь говорить, а было или не было — это никому не интересно. А вот интересно — так: и слушай, что я говорю. Я тебе плохого не посоветую.

— Слушай, слушай, — закивал головой Дмитрий Ильич. — Ирина Петровна умна. И дело свое знает.

Он снова пригладил висячие усы.

«Дело? — подумала Маша. — Какое дело?»

В это время дверь кухни распахнулась, и в проеме появилась молодая, сильно накрашенная девушка.

— Митя, — сказала она усатому. — Ты чего не идешь?

Но, заметив Ирину Петровну, девушка сконфузилась.

— Ой, простите, мадам! Я нечаянно.

Ирина Петровна поманила ее пальцем. Девушка подошла, заложив руки за спину. Одета она была как в театре — пастушкой.

— Мадлен, — сказал Ирина Петровна, — возьми эту девочку и отведи в седьмой нумер. Пусть пока освоится, переночует. Завтра подучишь ее немного, а к субботе пусть начнет выходить к гостям. Только ты все это художество на ее лице замажь, ты умеешь.

Вошедшая с интересом посмотрела на Машу и взяла ее за руку.

— Пошли, что ли, новенькая! — сказала она. — За одну битую двух небитых дают.

Маша встала и беспомощно оглянулась на Дмитрия Ильича. Тот равнодушно смотрел на нее, едва улыбаясь под своими черными усами.