Воркуту в 1946 году с целью сбора материалов для своего сценария. По рассказу Аграновича, при его первой встрече с Мальцевым состоялась такая беседа:

– Значит, писать будете? – Пауза. – Про перековку. – (Радио в этот день передавало о восстановлении Беломорканала.) Я в ответ помычал что-то невразумительно отрицательное. – Это правильно. – Генерал посопел и прибавил размеренно: – Здесь лагерь. И наша задача – медленное убийство людей248.

Если Мальцев действительно так сказал, это была на удивление адекватная оценка деятельности лагеря, хотя уничтожение людей там происходило вовсе не «медленно». В 1943 году умерли 147 заключенных на тысячу – больше чем каждый десятый. В сравнении с предыдущим годом смертность почти утроилась – мрачное отражение совершенно неадекватных условий жизни и труда. Смертность оставалась высокой до конца войны: в 1944 году она упала до 97 на тысячу, а в 1945‑м – до 86 на тысячу. В 1946 году она стабилизировалась, упав до 28 на тысячу. Смертность заключенных Воркутлага все еще была вдвое выше, чем в среднем по Советскому Союзу, но худшее время войны осталось позади249.

Почему смертность была настолько высокой? Условия труда на Воркутлаге, несомненно, были одним из факторов. Эдуард Буца, работавший в 1945 году в бригаде копателей, рассказывает, насколько суровы были условия. Шестеро мужчин работали в стволе шахты ломами и кувалдами, углубляя квадратный ствол шириной 4 метра до глубины примерно 50 метров. Для разрушения слоев камня вызывали подрывника, а эти шестеро должны были прокапываться сквозь вечную мерзлоту, песок и сланец. По словам Буцы, после десятичасовой смены обычно удавалось проделать только восемнадцать отверстий в мерзлой земле. При такой скорости ствол для сравнительно неглубокой шахты удавалось вырыть за несколько месяцев250. Заключенные вроде Буцы нередко часами работали зимой под открытым небом без теплой одежды, рискуя обморозиться251. Те, кто работал под землей в шахтах, как Елена Маркова, чей срок на Воркуте начался летом 1944 года, сталкивались с другими рисками. Она вспоминала:

Никогда не забуду свой первый спуск в шахту. <…> Конвой остановил нас перед черной дырой. На телогрейку повесили шахтерскую керосиновую лампочку, желтоватый мигающий свет которой все равно ничего не освещал. Толчками в спину каждую из нас впихивали в подземелье. Мы по наклонному узкому проходу спускались вниз. <…> Наконец мы добрались до штрека. Мужчин направляли в забой, женщин – на рештаки и на откатку. Моя первая работа в шахте – проталкивание угля на рештаках. <…> В нескольких местах стояли женщины-каторжанки, которые должны были проталкивать уголь лопатами. Я, как правило, не в силах была справиться с этой работой, горы угля быстро нарастали, грозя закрыть весь проход и похоронить меня. С дикой руганью бежал ко мне бригадир (уголовник) и начинал избивать меня. Но так как эти действия не могли остановить нарастающие со страшной быстротой горы угля, то ему приходилось самому разгребать их252.

Такие суровые условия труда быстро приводили к физическому и умственному истощению заключенных.

Дефицит продуктов в военное время тоже сильно влиял на рост смертности в Воркутлаге. Как и во всем Советском Союзе, официальные нормы питания и пайки во время войны урезали, поскольку сельскохозяйственное производство сократилось и много продовольствия уходило на снабжение Красной армии253. Запасы продовольствия в Воркутлаге достигли минимума зимой 1942/43 года, когда резко снизились его поставки извне. В 1943 и 1944 годах Воркутлаг стал получать больше продуктов, но большинство заключенных все равно балансировали на грани голода254. В 1944 году начальник лагеря Мальцев написал в своем годовом отчете: «Были дни, когда Воркута имела запас муки буквально на один день, несколько раз в течение 5–6 дней всему населению хлеб выдавался по сокращенной норме <…> и выпекался только из одних примесей – овсяной и кукурузной муки, по несколько недель в питании лаг-населения вовсе отсутствовали жиры, мясо»255. Даже для тех заключенных, которые обычно получали достаточно пищи для выживания, последствия дефицита были налицо. Маркова описывает типичное питание лета 1944 года: «кашу „размазуху“, баланду с турнепсом и рыбными головами, несколько штучек отварной мойвы и хлеб». Ни мяса, ни жиров, ни молочных продуктов она не получала по крайней мере до 1947 года256.

Одной из причин столь катастрофической ситуации с продуктами в Воркутлаге было то, что этот лагерь, как и остальной советский тыл, недостаточно снабжался продовольствием через центральную распределительную сеть257. Во всем СССР советские граждане должны были полагаться на местные источники продовольствия, чтобы восполнить разницу между пайком и потребностью в пище, – подшефные хозяйства предприятий, городские огороды и приусадебные хозяйства колхозников258. Но в Арктике из‑за бедных почв, редких дождей и крайне короткого сезона вегетации Воркутлаг не мог полагаться на местные источники продовольствия, чтобы восполнить разницу в питании между заключенными и незаключенными. Хотя на местных огородах в 1943 году вырастили почти 9 тысяч тонн овощей и корнеплодов – почти втрое больше, чем в прошлом году, – этого не хватило, чтобы предотвратить в Воркутлаге недоедание, голод и резкий рост заболеваний259. Среди перманентно ослабленного контингента заключенных свирепствовали как инфекционные болезни вроде тифа, так и болезни, вызванные недостатком витаминов, такие как цинга.

Нельзя забывать, что некоторые группы заключенных больше других рисковали своими шансами на выживание. Женщины, составлявшие в эти годы от 5 до 15% контингента заключенных, часто становились жертвами сексуального насилия со стороны сотрудников лагеря260. Подневольные люди в Воркутлаге настолько зависели от представителей начальства, что отказ в ответ на их домогательства мог стоить узнице жизни. Елена Маркова рассказывает, как в 1946 году начальник учетно-распределительной части выбрал ее в группе новоприбывших женщин-заключенных и вызвал из колонны. Вскоре затем охранник привел ее в контору начальника. Беседа началась достаточно невинно: молодой начальник отметил, что оба они родом из одного города (Киева), и потому он решил не отправлять Маркову на работу в шахту. Затем он пригласил ее в соседнюю комнату «пообедать». Беседа приняла неприятный оборот, когда начальник велел Марковой раздеться, а она сначала смутилась, потом попыталась убежать. Она писала:

От его доброжелательности не осталось и следа. Лицо его сделалось злым, покрылось красными пятнами. <…> Я бросилась к выходу. <…> Он вдруг разразился злым хохотом.

– И я еще должен распинаться перед этой каторжной тварью! Ты еще не осознала, что ли, что ты – полное ничтожество, ты хуже рабыни, я что хочу, то и сделаю с тобой! Я сейчас могу пристрелить