патроны приобретали «престиж и статус, связанные со способностью к патронированию; сознание верности принципу noblesse oblige или удовлетворение желания играть роль большого человека в ее традиционном понимании, чувствовать себя добрым и великодушным; лесть и благодарность клиентов»292. В этом отношении Мальцев просто следовал обычаям советских бюрократов и играл роль могущественного и благосклонного советского администратора, пусть даже в малопригодном для этого контексте лагерного комплекса.

Есть немало свидетельств тому, что Мальцев, несмотря на свое военное прошлое, очень заботился о том, как он выглядит со стороны. Если вернуться к беседе, описанной Леонидом Аграновичем, когда Мальцев якобы сказал, что он руководит «медленным убийством людей», из нее видно: начальник лагеря отлично понимал, что другие люди склонны воспринимать его в негативном свете. Но при чтении мемуаров людей, знавших Мальцева, поражает преимущественно положительное освещение его личности. Даже Александр Солженицын, который по очевидным причинам крайне редко хвалил лагерную администрацию, выделяет Мальцева как одного из немногих потенциально «хороших людей» в администрации лагерей. По словам Солженицына,

да вот еще Арнольд Раппопорт уверяет меня, что инженер-полковник Мальцев Михаил Митрофанович, армейский сапер, с 1943 по 1947 начальник Воркутлага (и строительства и самого лагеря) – был, мол, хороший. В присутствии чекистов подавал руку заключенным инженерам и называл их по имени-отчеству. Профессиональных чекистов не терпел, пренебрегал начальником Политотдела полковником Кухтиковым. <…> За годы его правления, уверяет Раппопорт, не было создано на Воркуте ни одного лагерного дела. <…> Это очень важное свидетельство, если только А. Раппопорт не поддается невольным преувеличениям из‑за своего привилегированного инженерного положения в то время. Мне как-то плохо верится: почему тогда не сшибли этого Мальцева? ведь он должен был всем мешать!293

Солженицын, конечно, имел все основания для скепсиса: если посмотреть на то, как Мальцев в общем и целом исполнял обязанности начальника лагеря, то позитивные воспоминания о нем можно объяснить только тем, что они исходили от людей, обязанных ему покровительством. По сути, солженицынские комментарии подтверждают, что Мальцев весьма результативно применял патрон-клиентские отношения. Они не только позволяли реализовать мальцевскую программу развития города, но и легитимизировали его работу как начальника лагеря в глазах тех представителей технической и художественной интеллигенции, чьего одобрения он, несомненно, жаждал.

Конечно, официальные иерархические отношения и воинская дисциплина, которую поддерживал Мальцев, вступали в конфликт с неформальным миром патронажа и привилегий. Это ясно видно из одного доноса на Мальцева, посланного его начальству каким-то анонимным подчиненным. В 1946 году некий работник Воркутлага пожаловался в ГУЛГМП на незаконные привилегии некоторых заключенных. Доносчик рассказывал об узнике по фамилии Бондарь, который жил со своей семьей в отдельной квартире вне лагеря. Несмотря на свой двадцатилетний срок, он держал домашнюю прислугу, ездил на лагерной лошади и часто устраивал у себя дома посиделки с незаключенными специалистами. Другой заключенный по фамилии Шибаев, отбывавший пятнадцатилетний срок, жил со своей семьей вне зоны, часто бывал в лагерном театре и закупался в лавках для незаключенных сотрудников294. В подобных случаях и неизвестный доносчик, и служащие ГУЛГМП, к которым он адресовался, беспокоились не только из‑за того, что заключенным дают привилегии в явном противоречии с правилами ГУЛАГа. Их возмущал тот факт, что эти узники пользуются привилегиями, недоступными в Воркуте не только большинству заключенных, но и большинству незаключенных. Эти узники жили вне зоны в отдельных квартирах, тогда как подавляющее большинство незаключенных Воркуты жили в убогих бараках. Они на равных общались с незаключенными. Что хуже всего, один заключенный нанял незаключенную в услужение. В подобных случаях привилегии, дарованные заключенным в рамках мальцевской системы патронажа, размывали границу между заключенными и незаключенными и фактически переворачивали социальную иерархию.

Но все же нет прямого противоречия между этими типами формальных и неформальных отношений. По сути, они часто дополняли друг друга. Как и в остальном советском обществе, опытные начальники вроде Мальцева смешивали свои официальные роли с патронажем, чтобы добиваться требуемых результатов. В сущности, и то и другое было необходимо, чтобы начальник успешно исполнял свои обязанности. Конечно, когда патронаж явно переходил границы дозволенного, на него доносили как на проявление коррупции, как в доносе 1946 года, о котором сказано выше. В целом мальцевская техника управления показывает, что начальник лагеря вел себя во многом подобно другим начальникам по всему Советскому Союзу, сочетая для достижения своих целей официальную власть с менее формальной деятельностью типа патронажа. При этом начальники лагерей вроде Мальцева могли нарушать социальную иерархию или пространственные границы, но, коль скоро это не выглядело в глазах начальства как нечто систематическое, они могли достаточно свободно наделять привилегиями заключенных в обмен на какие-нибудь ценные услуги с их стороны.

РОЖДЕНИЕ ГОРОДА

Вторая мировая война привела не только к расширению лагерного комплекса и росту численности заключенных. Она также дала возможность основать город Воркуту, номинально отдельное гражданское поселение. Вокруг Воркутлага всегда были места жительства незаключенных, не принадлежавшие лагерю, но к началу сороковых годов не существовало даже замысла отдельного поселения, не говоря о реальности. В тридцатых годах поселок Рудник на правом берегу реки Воркуты служил не более чем административным центром комплекса. К началу сороковых основное строительство велось на левом берегу, в маленьком воркутинском «рабочем поселке». К 1943 году эта территория была по сути гигантской стройплощадкой, заполненной лагерными зонами и беспорядочными скоплениями ветхих бараков, где жили незаключенные. В то время там жили лишь около 5500 незаключенных295. Но 26 ноября Верховный Совет СССР официально присвоил Воркуте статус города. К 1947 году этот город мог похвастаться бульварами, парками, центральной площадью, несколькими большими «общественными» зданиями в сталинском неоклассическом архитектурном стиле и населением более 35 тысяч человек.

Основание, строительство и заселение Воркуты в то время, когда Воркутлаг якобы всецело служил максимально возможному обеспечению потребностей тотальной войны, нуждаются в объяснении. Если работа Воркутлага действительно была частью советских военных усилий, почему выделялись ресурсы на проект, ничуть не влиявший на то, сколько угля добывают и поставляют потребителям? Одна из причин, несомненно, была связана с символической ролью Воркутлага в войне, как сказано в начале этой главы. Основание города Воркуты как минимум на риторическом уровне означало, что источник угля для Ленинграда публично обсуждается и прославляется. Хотя в прошлом был период, когда СМИ громко трубили о советских лагерях и их успехах, как в случае Беломорканала и других ранних гулаговских проектов, к началу Второй мировой войны мир ГУЛАГа в советском публичном дискурсе стал явной фигурой умолчания. Если требовалось рекламировать крупные достижения воркутлаговских угольных шахт,