множество слухов о том, куда мы направляемся. Юденрат и Дулдиг их приукрашивают: в деревню, в организованный лагерь для евреев под Львовом, управляемый дирекцией, выбранной из числа уважаемых евреев».

Александра Мандель в своих заметках клянет «семьи членов юденрата – этого клана, застрахованного от катастрофы, которая вот-вот обрушится на нас». На самом деле ни от чего они не были застрахованы. Дулдига и его заместителя расстреляли на следующий день после описываемых событий. Эта судьба ждала практически всех глав юденратов. А те, кому удалось выжить, попали под советский военный трибунал. Рука не поднимается назвать их коллаборационистами, ведь они шли на вынужденное сотрудничество с нацистами, руководствуясь желанием сохранить жизнь хотя бы части общины (и в том числе себе и своим близким). В переговорах (если их можно так назвать) с нацистами они доказывали «полезность» труда узников, в результате чего иногда удавалось сократить число отобранных для уничтожения.

Скажем, глава юденрата Виленского гетто Якоб Генс, тоже не избежавший смерти от рук нацистов, мотивировал свое участие в составлении списков на депортацию и помощь карателям со стороны «еврейской полиции» тем, что иначе число жертв было бы гораздо большим.

Адольф Гершман, возглавлявший юденрат в Жмеринке (как и Дулдиг, адвокат, владевший несколькими языками), сумел превратить гетто в источник незаменимой для вермахта рабочей силы. Но в воспоминаниях выживших узников остался образ немецкого пособника, расхаживавшего по гетто с тяжелой палкой в руке. «Он ударил меня по голове своим резиновым шлангом, – давал показания в советском военном трибунале 18 декабря 1944 года один из свидетелей по его делу, Герш Гельман. – Кончик шланга соскользнул и попал мне в левый глаз, после чего я его потерял». Представьте, избранная Гершманом стратегия выживания сработала. В Жмеринке, после освобождения советскими войсками, выжило три тысячи евреев. Возможно, это отчасти объяснялось тем, что Жмеринка входила в состав переданной немцами в румынское Губернаторство Транснистрия. В других частях оккупированной Украины погибли практически все, за малым исключением. Гершман, как «пособник», был приговорен советским военным трибуналом к расстрелу.

Благодаря Баттелю, около 3,5 тысячи работавших на вермахт евреев остались живы. Сколько из них пережили Катастрофу, не известно. В 2008 году режиссер Джон Рейли, собираясь снимать художественный фильм, посвященный Баттелю, обнаружил свидетельства трех выживших благодаря ему (двое из них были тогда детьми).

Сразу после «акции» Баттель позвонил армейскому начальству в Краков и пожаловался на нехватку рабочих в результате «переселения». Ему пошли навстречу, сказав, что все скрывшиеся «еврейские помощники» вермахта, кто не имеет удостоверения с печатью гестапо, могут явиться за ней в бюро по трудоустройству. В тот же день он присутствовал там, чтобы удостовериться в получении ими необходимого штампа.

…Их списка нигде нет, в отличие от знаменитого «списка Шиндлера», включавшего около 1200 еврейских заключенных – сотрудников его фабрики. Тот мотивировал свою борьбу за них тем же самым, что и Баттель: они, мол, вписываются в концепцию «полезного еврея», помогающего вермахту. Чтобы те или иные евреи не были отбракованы как «ненужные», старикам занижался возраст, подросткам – наоборот, прибавлялся. Примерно тем же занимался Баттель, выторговав у гестапо исключение из «акции» рабочих от 16 до 35 лет и добавляя к ним некоторых из тех, кто превышал этот предел. В их числе был Ян Цитрин – впоследствии житель Монреаля Джон Баран, чью историю я вычитал в «Блоге еврейского Перемышля».

«В сентябре 1939 года меня призвали в армию, а в начале октября, после поражения Польши, я приехал в Перемышль, где оставался и после оккупации города. <…> В сентябре 1943 года, после ликвидации гетто, я с поддельными документами покинул Перемышль и отправился в Соколики, где в течение месяца жил в крошечной комнатке на чердаке у Яна Масловского. Поскольку на чердаке было очень холодно, мне пришлось отправиться в Тарнов, где с поддельными документами спрятался в свинарнике некоего Горского».

Помимо своего рассказа о пережитом, его автор разместил в блоге «аффидевит» Майкла Кампеля, жителя Нью-Йорка, заявившего под присягой, что, будучи узником гетто в Перемышле, видел г-на Барана, ранее Цитрина, и его нынешнюю жену Мари Роуз Клигер в 1942 году, а затем, уже после своего побега из гетто, встретил его в сентябре 1943 года в Тарнове. Сам Кампель вскоре после этой встречи был пойман немцами и отправлен в концлагерь Плашов под Краковом, где пробыл до 1944 года.

Плашов – это название мне было известно. Когда в конце 1944 года концлагерь Плашов из-за приближения фронта закрыли, большинство узников – больше 20 тысяч мужчин, женщин и детей – были отправлены в лагеря смерти. Тогда же Оскар Шиндлер выторговал у командования возможность принять евреев из Плашова на свое предприятие, постепенно превратившееся в большой завод по производству эмалированной посуды для немецкой армии. Узнав о том, что 300 женщин из его списка были отправлены в Аушвиц, Шиндлер послал туда свою помощницу для переговоров об их освобождении. Та сумела договориться, пообещав платить за каждую работницу 7 немецких марок в день. Это единственный случай в истории лагерей смерти, когда людям дали возможность покинуть их территорию живыми.

Оскар Шиндлер

Еще одна связанная с этим история известна от Франсиско Вихтера, который 18-летним юношей попал в заветный «список Шиндлера». Он не раз вспоминал, как зимой 1945 года на заводе получили известие, что на ближайшей железнодорожной станции стоит на запасных путях вагон, откуда раздаются человеческие стоны. Шиндлер отсутствовал, и на станцию Троттау в сопровождении нескольких рабочих поехала его жена Эмилия. Она велела вскрыть запломбированный вагон, и в нем оказалось 110 предельно истощенных и обмороженных людей. Их не довезли до Аушвица, случился какой-то сбой, вагон отцепили и загнали в тупик, где он простоял несколько недель. Эмилия Шиндлер забрала с собой в Брунлиц (туда переместился завод из Кракова) полуживых людей, где их удалось выходить.

В «трудовом» лагере

По окончании «акции» гетто было разделено на две части, одна из которых была официально объявлена трудовым лагерем. За новые заборы из колючей проволоки вокруг его границ пришлось заплатить евреям.

Приказом, изданным Верховным командованием сухопутных войск 31 октября 1942 года, сообщалось, что отныне «рабочих евреев» можно терпеть только в лагерях, под контролем СС, «однако и там однажды евреи должны исчезнуть в соответствии с желанием фюрера», а от офицеров требуется занять «бескомпромиссную позицию» по отношению к иудаизму». «Не должно иметь места ни малейшей связи между офицером и каким-либо представителем еврейской расы», – говорилось в приказе управления кадров ОКВ. И, наконец, изданный в том же месяце приказ штаб-квартиры фюрера гласил: «Каждый офицер, несогласный с мерами против евреев, подлежит преданию военному суду». Весь этот поток «нормотворчества», скорее всего, был следствием волны, поднятой после