— Ясно, — сказала Катя. — А поскольку тебя ничуть не удивляет тот факт, что угрожали нам, а не тебе, я делаю вывод, что письмо ты послала без подписи. Почему, кстати?

— Так сильнее выходит, понимаешь? Кто-то все про тебя знает, а кто — неизвестно! И потом, Кать, скажу тебе честно: я ее боюсь, Мирелу эту. Она ведь бешеная, ты не знала?

Тут она как будто что-то сообразила и заговорила торопливо и обеспокоенно:

— Но подставлять я никого не хотела, правда! Мне как-то в голову не приходило, что она на кого-то подумает… то есть на кого-то конкретно. Я думала — просто испугается.

«Никаких комментариев! — скомандовала себе Катя. — Только вопросы! И сразу уйти». У нее было странное чувство, как будто ничего не проясняется, а только запутывается еще больше. Машино письмо вроде бы многое объясняло, а на самом деле все равно нельзя ничего понять.

— Вася знает, где ты? — рассеянно поинтересовалась она, пытаясь ухватить какую-то мысль.

— Думаю, знает. Привет через отца передавал. Отец Анне Дмитриевне звонит иногда.

— Значит, и Мирела, наверное, знает, так? Могла бы по штемпелю догадаться.

— А я не отсюда послала. Попросила одну женщину у себя, в Питере, в ящик опустить. Хорошая женщина, паломница из Питера…

Словом, подстраховалась со всех сторон. Катя на минуту задумалась, перед глазами всплыло: темный осенний вечер, дача, сад, сарайчик… И — не выдержала, задала вопрос, который вертелся в голове с самого начала, потому что тут крылась, может быть, самая большая странность:

— А ты уверена?

Маша вытаращила глаза.

— Уверена — в чем?

— Ну в этом вот, насчет Гарика и Мирелы. Ты не могла ошибиться?

— Ну знаешь! — Маша надулась, как ребенок. — Я что, по-твоему, совсем идиотка, что ли? По-твоему, если человек живет по-другому, не так, как вы… если у него… у меня то есть, другой путь, то я, по-твоему, вообще ничего не понимаю? Как дитя малое?

«Малые дети не пишут анонимных писем», — вертелось у Кати на языке. Вместо этого она сказала примирительно:

— При чем здесь?.. Совсем не в этом дело. Темно было, окошко маленькое… Может, они просто… я не знаю… разговаривали?

— Ага, разговаривали они! В общем, Кать, ты можешь мне не верить, дело твое, но я что видела — то видела. Никаких сомнений у меня нету.

«А чтобы увидеть, — мысленно прокомментировала Катя, — нужно было не просто случайно пройти мимо, нужно было подойти вплотную и как следует заглянуть в это самое окошко. Особенно так, чтобы никаких сомнений. Зачем? Зачем ты пошла туда среди ночи? Ну не странно ли это?» А впрочем, тут все было странно и ни на что не похоже.

— И что теперь? — в Машином голосе звучало острое любопытство и что-то похожее на восторг. — Теперь, когда ты все знаешь? Поговоришь с ней? Можешь даже сказать, что это я. Или лучше не надо? В общем, смотри сама. Раз она разослала эти свои анонимки, значит, все равно что призналась, — добавила она убежденно. — По-моему, очевидно.

— Если это она послала. Если.

— А кто же еще?

— Надо подумать, как действовать, — уклончиво пробормотала Катя.

— Давай подумай! Я позвоню потом как-нибудь, расскажешь мне, как и что.

На том и порешили. Про Женьку Катя ей так и не сказала.

Опять пошел снег. Но не сильно и не навязчиво, закручиваясь и зависая спиральками в свете фар, на некотором расстоянии от лобового стекла, как будто обгоняя машину. Даже дворники Катя включила не сразу, ехала, всматриваясь в снежные спиральки на темно-синем фоне и пытаясь навести хоть какой-то порядок в мыслях. Получалось плохо. Вопросы громоздились один на другой. И еще какие-то картинки из прошлого, совершенно некстати. Какие-то танцы… когда, где, ничего не вспомнить. Тоже снег за окном… Новый год? Мирела вытащила-таки Ваську, и они танцуют то, что мы тогда называли «медленный танец», такое качание на месте в обнимку, как в трансе. Мирела положила голову ему на плечо и смотрит на него снизу вверх… как же она смотрит! Илья говорит: «Кать, брось, не надо… что ни делается — все к лучшему!» Гарик один на один с бутылкой на кухне, увидев Катю, пытается шутить — и вдруг сдается, роняет голову на руки и бормочет что-то отчаянное и матерное.

И так далее и тому подобное. Ну да, все это было. И это, и многое другое. Но что с того? История, прямо скажем, не нова. «Старинная сказка, ей тысяча лет: он любит ее, а она его нет». И ведь вот — лезет в голову навязчиво, как будто обещает выдать какой-то тайный смысл, а никакого тайного смысла тут нету, просто реакция на разговор этот странный… на что-то уж очень неперегоревшее, неперебродившее в Машиных словах.

Ресторан в гостинице уже закрылся, но бар, к счастью, работал допоздна, там можно было взять салат и какие-то бутерброды. За стойкой догуливала местная молодежь, за некоторыми столиками сидели какие-то явно приезжие, командировочные, однако было довольно тихо, все почему-то разговаривали вполголоса. Катя с Гришей взяли по бокалу вина, все что смогли найти съестного и устроились за столиком в углу. Болтали о каких-то незначительных вещах, о чем попало, Катя была рада отвлечься. Гриша рассказывал про конференцию что-то забавное. И вроде бы отвлеклась, все было в порядке, все шло, как надо, но Гриша вдруг замолк на полуслове и посмотрел настороженно:

— Кать?

— Да?

— Ты в порядке?

— Вполне… А что, что-то не так?

— Ну как тебе сказать… Все нормально, если не считать того, что ты то и дело застываешь с отсутствующим видом. Ну и еще некоторые детали… Например, я уже четыре раза спросил, заказать ли еще вина, но ты что-то пока не отвечешь. Как-то эта встреча… эта подруга твоя… странно на тебя подействовала. Возможно, я лезу не в свое дело, ты мне тогда так прямо и скажи…

И тут Катя сдалась. Почему, собственно, надо было держать все это в секрете? Не хотелось показаться смешной — это да, вся дедукция доморощенная, наивно как-то, но вообще-то не в этом дело. Откуда